...сумеречный котенок...
Название: Пока не расцвела сакура
Автор: katya_neko ([email protected])
Фэндом: Saiunkoku Monogatari
Бета: нет
Пейринг/Персонажи: Сейран, Шурей, Шока, Рьюки, Джуусан-химе, Шуе, Койю, Рьюшин, Рейшин, Юри-химе, триплет Ранов, Сейран/Шурей, легкое Рьюки/Шурей, легкое Рьюки/Джуусан-химе, Рейшин/Юри-химе, Шока/Шокун
Жанр: романс, приключения
Рейтинг: PG-13
Состояние: в процессе
Описание: написан по заявке, которая разбудила во мне шиппера-маньяка XD
Посвящение: Okini-chan как заявителю и товарищу-шипперу XD
Предупреждение: выставлять где угодно, но только с этой шапкой. Помните о нежной душе автора и копирайтах XD
Пока не расцвела сакура
Часть 18. БратьяЧасть 18. Братья
Вечером, при спущенных тяжелой волной шторах, озаренная ярко пылавшим камином и мягким светом керосиновой лампы, просторная спальня императора выглядела гораздо более уютной и не такой просторной. На высоких стенах, вторя гибкому танцу языков пламени, плясали проворные тени, и комната, словно пугаясь этого дикого сумеречного танца, дрожала и уменьшалась в размерах.
Осторожно приоткрыв тяжелую дверь и заглянув внутрь, Джуусан сразу заметила угрюмую фигуру императора, застывшую, словно каменная глыба, на самом краю широкой постели.
- Вы целый день просидели здесь? – прошептала девушка.
- Да, - безучастно согласился Рьюки, испытав при звуке человеческого голоса противоречивые чувства пьянящего облегчения и тихого бешенства. После рокового дня – дня объяснения с Шурей – прошло уже больше недели, однако он так и не удосужился проведать Джуусан, так и не удосужился всерьез приступить к своим обязанностям и лишь, пытаясь найти покой в себе, все сильнее отгораживался от остального мира.
Подкравшись ближе и участливо склонившись над ним, Джуусан-химе осторожно обхватила бледное красивое лицо ладонями, внимательно изучила его взглядом и, наконец, улыбнулась:
- Правитель мой, вы пытаетесь стать мудрее, отрастив бороду?
Впервые прикосновение одновременно теплых и прохладных рук не утешало, а угрожало нарушить и без того хрупкое спокойствие пьяного забытья. Рьюки раздраженно провел рукой по своему лицу и нащупал мягкую щетину. Он уже и не помнил, когда в последний раз видел бритву, горячую воду или мыло. Зато прекрасно помнил, как безо всякой на то причины повышал голос на каждого слугу, осмелившегося приблизиться к нему в течение последних трех дней. Не удивительно, что даже два ближайших советника предпочли держаться от него подальше.
Рьюки почти болезненно поморщился и в упор посмотрел на девушку. Джуусан, словно вспомнив о чем-то, смущенно отвела взгляд.
На щеке принцессы виднелись маленькие царапины – все, что осталось от жуткой красноватой опухоли там, где нанес сильнейший удар беспощадный убийца. Длинные темные волосы были распущены – то ли с целью скрыть следы нападения, то ли просто как часть вечернего ритуала, но при виде ее расцарапанного лица в душе Рьюки опять проснулась полузабытая вина. Он, по крайней мере, мог бы справиться о ее здоровье, о ее самочувствии, однако не сумел сделать даже этого.
Теперь же видеть ее обеспокоенную улыбку было невыносимо. Он отвернулся и сел лицом к огню, упершись локтями в колени, спрятав лицо в ладонях. Все его тело было напряжено, подобно туго свернутой пружине и, чувствуя, как постепенно разрушаются оковы, прежде не позволявшие этой пружине распрямится, Рьюки испытывал чувство, очень похожее на страх.
Джуусан осторожно присела рядом, опустила руки на тонкое шелковое покрывало и стала тихонько раскачиваться взад-вперед, опираясь на ладони. Кажется, она была императору в тягость, но девушка старалась не поддаваться отчаянию. Возможно, быть самоотверженно великодушной, подобно Шурей, не в ее характере, но, по крайней мере, принцесса Ран всегда старалась быть доброй и заботливой по-своему, так, как ей подсказывали собственная совесть, честь и, конечно, позволяли обстоятельства.
- Можно я немного побуду рядом с вами?
- Мне ни к чему ваше присутствие.
Джуусан-химе посмотрела него из-под опущенных ресниц и постаралась подавить тяжелый вздох. Развлечь человека, который решил быть холодным, как лед, было практически невозможно. Когда-нибудь ей все же придется научиться держать язык за зубами и не лезть не в свое дело.
Ресницы девушки дрогнули, и Рьюки понял, что принцесса восприняла его слова с обидой. Но Джуусан-химе не подала виду – лишь снова улыбнулась, немного вымучено, немного через силу. И внезапно это терпение, эта самоотдача вывели его из себя, и все потому, что император ни на мгновение в них не усомнился. Пружина с треком распрямилась. Зло сверкнув глазами, Рьюки сорвался на крик:
- Довольно!
Мир Джуусан вдруг перевернулся, мгновение спустя ее спина встретилась с мягкой поверхностью кровати. Император настолько застал принцессу врасплох, что она не заметила, как стальные пальцы беспрепятственно обхватили тонкие запястья и прижали их к покрывалу чуть выше головы.
Джуусан-химе застыла, потеряв дар речи. Все приемы самозащиты, которые были запечатлены в ее памяти на уровне инстинкта, все боевые искусства, которые практически текли в ее жилах вместе с кровью, в этот момент стерлись из подсознания, будучи заменены одной мыслью: Рьюки, который так быстро завоевал ее симпатию, Рьюки, который переживал и сочувствовал каждой из рассказанных ею историй, Рьюки, который охотно шутил и смеялся вместе в ней - теперь Рьюки смотрел на нее с ненавистью и старался заставить страдать. Он хотел наказать ее – это намерение ясно читалось в бездонных золотых глазах, и некий инстинкт предупреждал девушку, что, обратившись против нее сейчас, Рьюки станет опасней злейшего врага. А все потому, что злейшему врагу не доверяют.
Задохнувшись от ужаса, но еще краем сознания отказываясь верить в то, что с ней все это происходит на самом деле – происходившее просто-напросто не имело никакого смысла - Джуусан запоздало приподняла колено, но Рьюки, словно предугадав нерешительное движение, в тот же момент навалился на нее всем телом, и от этого тяжелого удара у нее на секунду потемнело в глазах, ей показалось, что непонятная сила схватила ее за горло и старается задушить. Дыхание девушки перешло в панический кашель.
Первое, что увидела Джуусан, когда перед глазами немного прояснилось – стремительно приближающееся к ней бледное пятно. Она успела резко повернуть голову – Рьюки, зло пробормотав проклятие, уткнулся носом куда-то в ее ухо.
Девушка отчаянно дернулась, из последних сил пытаясь вырваться на волю, но император, движимый гневом, приобрел некую дьявольскую силу. Длинные пальцы настолько крепко вцепились в нее, что она уже не чувствовала запястий, ладони немели, в кожу впивалось тысячи невидимых иголок.
В конце концов, устав от борьбы и поддавшись жгучей панике, Джуусан поступила так, как поступило бы любое загнанное в угол неразумное животное: извернувшись, она из всех сил впилась зубами в одну из пленивших ее рук. Сначала принцесса лишь ощутила на языке металлический вкус крови, потом пальцы императора резко разжались. Она тут же замахнулась правой рукой, но что-то, блеснувшее на секунду в потемневших глазах юноши заставило ее замереть, теряя драгоценные мгновения контроля над собственным телом.
Джуусан не понимала, что на него нашло. Не понимала, почему он так разозлился. Не хотела даже думать, что под воздействием порыва чувств он каким-то образом увидел в ней Шурей.
Она знала только, что нависший устрашающей тенью над ней человек со скорбью и грустью оглядывался на далекое прошлое. Знала, что этот человек скрывал свою рану, и рана эта кровоточила и выжигала терпение, хоть никому и не была видна. Знала, что в нем, как и в ней, не угасала мучительная, острая жажда тепла, людского внимания и привязанности.
Занесенная для пощечины тонкая рука задрожала и бессильно опустилась обратно на покрывало, губы девушки бессознательно шевельнулись.
Первое, что пронзило его затуманенное сознание – боль, невыносимая, жгучая боль в левой руке. С удивлением разжав пальцы, Рьюки увидел на ладони алую кровь. Потом - упорство, с которым существо, прикованное к постели весом его тела, сопротивлялось ему. Отвага и бесстрашие. Потом глаза - огромные, пленительные глаза глубокого и богатого синего цвета, напоминающие небеса и море провинции Ран. Удивительные глаза, наполненные страхом.
Рьюки медленно разжал пальцы и словно во сне поднес их к своим глазам, все еще не веря в то, что наделал. А в следующую секунду был резко оторван от застывшей в недоумении принцессы и поднят в воздух сильными руками, которые незамедлительно, бесцеремонно и довольно грубо стали трясти его.
- Какого дьявола? Какого дьявола?!
Бешеное рычание влетевшего в комнату старшего брата наконец вернуло девушке способность передвигаться. Джуусан перекатилась к краю кровати, неуклюже сползла на пол и испуганно выпрямилась.
У Шуе был столь уязвленный вид, будто его самого жестоко оскорбили - принцессе непременно стало бы смешно, если бы не было так горько. Медленно, не спуская глаз с мужчин, Джуусан, жалко съежившись, попятилась к двери, потом, не выдержав, резко развернулась и убежала прочь.
Выскочив из спальни, она пролетела мимо сконфуженного Койю и бросилась по длинному лабиринту дворцовых коридоров, в это мгновение желая лишь спрятаться, сжаться в комочек, раствориться в воздухе, провалиться сквозь землю и забыть обо всем.
***
Отвлекшись всего лишь на минуту и умудрившись за это короткое время потерять старшего брата и советника Ри из вида, Рьюрен флегматично оглянулся по сторонам и лишь благодаря этому вовремя заметил, что навстречу ему бежит синий взъерошенный вихрь, в котором он с трудом узнал единственную младшую сестру.
Улучив момент, когда – явно не видя ничего вокруг – Джуусан пробегала мимо, он протянул руку и крепко схватил ее за тонкое запястье. Девушка резко остановилась, вздрогнула, болезненно охнула и удивленно посмотрела на старшего брата. Темные пряди длинных волос скользнули по пылающим, словно в лихорадке, щекам - девушка вся горела странным внутренним огнем.
Теперь глубоко взволнованный, Рьюрен заглянул в самые синие на свете глаза - глаза ребенка, наполненные смятением и тревогой, горем и недоумением. Обычно жизнерадостная и оптимистичная, девушка выглядела растрепанной и расстроенной, более того, на бледных дрожащих губах была кровь – ее собственная или нет, Рьюрену было уже неважно. Шагнув вперед, он спрятал Джуусан в своих объятиях, заслонив ее от остального мира широкими рукавами.
Джуусан-химе словно в тумане следила, как старший брат протягивает к ней руки и притягивает к себе. Внутренний голос кричал, что еще доля секунды – и она расплачется, словно беспомощный ребенок, от обиды, стыда, горя, злости, удивления, благодарности и еще бог знает чего. Девушка задохнулась и прерывисто задышала, безуспешно пытаясь остановить ту бурю чувств, которая волнами накатывалась на нее и не спешила возвращаться назад, в берега разума и самообладания.
Рьюрен впервые осознал, какой хрупкой была его порывистая, живая, но собранная, такая уверенная в себе младшая сестра.
Под его запястьями вздрагивали тонкие лопатки, дыхание ее было почти диким, словно у испуганного зверька. Джуусан уже не пыталась вырваться, но в ее позе не было ни капли доверия – она словно не узнавала брата, застыв на месте и опасливо вцепившись в его предплечье.
Уронив голову, он пальцами расчесал ее спутавшиеся во время борьбы волосы и, прижав ее горячий лоб к предплечью, неуклюже вплел в темные пряди две ярко-синие ленты.
***
Принцесса боролась с отчаянием. Взбудораженная и испуганная, она не находила себе места. Худшие кошмары стали явью, именно теперь, когда она уже была близка к тому, чтобы разорвать тяжелую цепь, которую с детства накинули ей на руки братья и отец.
Джуусан была расстроена, Рьюрен обеспокоен, а Шуе злился на всех и вся. Всякий раз, когда старший брат впадал в гнев, сестра старалась избегать его, а если это ей не удавалась, напускала на себя равнодушный вид. Собственное бессилие оставляло ее почти безоружной.
Призрачные кошмары ранних лет снова ожили в ее сердце. Бескрылый страх, который так часто гнал сон из детских глаз, который с годами постепенно поблек, казался все нереальнее и, наконец, почти совсем угас, этот страх вдруг вновь вспыхнул невыносимо ярким светом, вновь обрядился в цвета крови и железные перья. Этот страх замораживал ей душу.
Сначала Джуусан не могла понять, почему это событие стало для нее ударом, но постепенно, насильно, словно струны расстроенного инструмента, перебирая в памяти болезненные воспоминания, стала догадываться. Переложив всю ответственность на другого человека, она бездумно поселилась в сказочном мире, где были верные слуги, был заботливый старший брат, был муж, который стал ей другом, были лошади, свобода и была безопасность. Она единолично, не задумываясь о последствиях, возложила на еще молодого императора всю тяжесть доверия, которое почти инстинктивно питала к нему – и тем самым заставила нести еще одну ношу на его и без того усталых плечах. Просто смешно, с каким упорством она закрывала глаза и отворачивалась от собственного прошлого, с каким упрямством лелеяла фантазии и химеры, рожденные страхом и воображением – удивительным дуэтом, который без каких либо усилий вытеснил из ее разума всякое благоразумие и, подкармливаемый добротой Рьюки, в конце концов, захватил ее в плен.
Неудивительно, что весь ее полный призрачных и счастливых видений мир развалился в ту же секунду, в которую лопнуло терпение императора. Рьюки сломался – и тотчас она должна была, как и полагается верному другу, безропотно выдержать всю жестокость, всю ту боль, которую он мог ей причинить, перетерпеть все страдания – а потом как ни в чем не бывало улыбнуться и принять его таким, какой он есть. Джуусан была привязана к нему, она была бесконечно благодарна – разве этого оказалось бы недостаточно, чтобы просто закрыть глаза и позволить ему отдохнуть?
На деле же она оказалась совершеннейшей безвольной трусихой. Вместо того, чтобы подставить под удар другую щеку, принцесса семьи Ран позволила страху взять над собой верх и эгоистично подняла на него руку. Как она могла замахнуться на единственное свое убежище в этом дворце сплетен, темных замыслов и заговоров?
Джуусан заболевала, быстро теряла силы, сомнения и вина подрывали и без того пошатнувшуюся волю к жизни. Буквально за несколько ночей она побледнела и измучилась до такой степени, что с трудом держалась на ногах.
Братья, увидев принцессу в таком состоянии, ту же потребовали от нее прекратить заниматься хозяйством императорского дворца. Она покорилась.
И покорность эта шла от самого сердца, требование тройни совпало с ее собственным желанием - и без того чужие обязанности стали для нее мучительны. Во внутреннем дворце ее не ждало ничего, кроме разочарования, энергия покинула ее потускневшее сердце – это маленькое жалкое обиталище, вместе с надеждой, которая в нем и так почти не показывалась. На нее напало уныние и тоска, и все люди постепенно стали для нее в тягость.
И поэтому Джуусан-химе сделала единственное, что требовала от нее сейчас природа – впала в состояние полнейшего равнодушия, застыла, словно раненый зверь, который спрятался в угол и, подвывая от боли, пытается зализать свои раны. Целыми днями лежала принцесса с широко открытыми глазами, не двигалась, не говорила, просто дышала.
Часто в ее ногах – с таким видом, будто это место было приготовлено ему судьбой - сидел Рьюрен, который на этот раз вопреки себе не старался сбежать из дворца при первой же возможности. Откинув голову назад, согнув ногу в колене, он появлялся перед ее глазами, словно какое-то потустороннее видение и неспешно рассказывал ей невероятные истории о своих путешествиях, стараясь вывести сестру из задумчивости и немного развеселить. Еще пару дней назад Джуусан взволнованно забросала бы его бесконечными вопросами, она бы неотступно ходила за ним по пятам и нетерпеливо вытягивала бы из него мельчайшие подробности.
Сейчас же последствия его визитов оказывались чересчур мучительны. Как только брат уходил, из зачарованного мира она возвращалась к бледной действительности. Вместо привольного зеленого леса родной провинции видела свою холодную, роскошную комнату, вместо пения птиц в густой, богатой листве слышала холодную тишину; вместо завывания великолепной в своей мощи зимней бури чувствовала боль, и с ней рядом был уже не старший брат, а собственная смутная тень, падавшая на противоположную стену. Эта тень в своих очертаниях представляла ей размытую фигуру, и Джуусан с отвращением отворачивалась от нее.
В полном одиночестве бесконечно рассуждала она сама с собой об одном и том же - что ждет ее в будущем, какая жизнь ей предстоит.
Она была совершенно здорова – значит, ей предстояло прожить еще как минимум лет сорок. Теперь эти годы представлялись ей бесконечной дорогой тоски, некоей бездонной чашей, которую нужно заполнить событиями, а все ради того, чтобы достойно дотянуть до своего смертного часа. Примерять на себя долю жены и матери сейчас казалось ей насмешкой над природой, даже из соображений благоразумия, если не по влечению сердца.
Ночами, когда все в доме затихало, словно забыв о том, что пора отдыхать, она металась на подушках или неподвижно сидела на краю постели.
Иногда в предрассветные часы она словно пробуждалась, выныривала из темного болота собственных мыслей и вдыхала полной грудью чистый воздух весенней ночи.
Иногда она поднимала голову и удивлялась самой себе. Куда делась ее любовь к жизни и природе, ее оптимизм, чувство прекрасного, ее невероятное воображение, душевная твердость, восприимчивость и мятежный дух?
Иногда ей удавалось призвать к себе благословенное забытье, летаргический сон, и она спала, свернувшись клубочком на груди у единственного своего божества - всесильного, великодушного Времени, которое, укачивая девушку в своих сумрачных объятиях, мягко нашептывало извечное и древнее заклинание, что исцеляет любого человека и, в конце концов, приносит ему покой.
***
- Вы уверены, что нет никакой возможности увезти Джуусан из этого места?
Ран Шуе был невероятно зол: по одному только тону его можно было судить, что он охвачен яростью. Казалось, еще пару мгновений - и генерал возопит к небесам. В его чертах проглядывала необычная жесткость, в суровых темно-синих глазах неясным, но острым блеском сквозили волнение и тревога.
Ран Рьюрен растерянно достал из рукава флейту и, повертев инструмент в руке, сжал ладонь в кулак. Глупый старший брат часто бывал назойливым и надменным - скорее всего, уже на следующий день Шуе пожалеет, что не смог проявить достаточно твердости и хладнокровия, как того требовали обстоятельства и разумное человеческое начало. Но теперь даже Рьюрен готов был признать правоту и справедливость этого вопроса – этого требования.
Рьюрен вовсе не был близок с младшей сестрой, до позапрошлого года едва знал ее, но храбрость в синих глазах всегда трогала какие-то поэтические струнки в душе беззаботного гения. Жизнерадостность, походка, порывистость жестов составляли ее обаяние. Он неосознанно любовался сестрой, как любуются полевым цветком или утренним небом. Несмотря на некоторую безалаберность, в ней никогда не было ничего безвкусного или неопрятного – как не может быть безвкусным то, что прелестно уже от самой природы. В отличие от всесильных и упрямых братьев, Джуусан всегда пыталась переделать свою натуру и приспособиться к окружающему серому миру, но это ей так и не удалось, яркая печать своеобразия так и осталась на ней – и останется навсегда.
Не услышав ни слова в ответ на свой вопрос, Шуе заметно вскипел.
Глава семьи Ран же сохранял невозмутимое спокойствие, ответив на это редчайшее проявление бунта лишь долгим изучающим взглядом.
- Нам кажется, Джуусан вовсе не чувствует себя несчастной. Мальчишка предоставил ей свободу, и она наслаждается ею. Ей нравится возиться с лошадьми, другой муж никогда бы ей этого не позволил. У нее здесь друзья. Это удивительно, учитывая, что она всегда была чересчур эксцентрична, строптива и ладить с ней трудно. Ей всего лишь необходимо научиться относиться к своему положению с должным смирением.
Во время этой наставительной речи на лице Сецуны застыло его обычное, спокойное, несколько сумрачное и озабоченное выражение - властности и скрытности хоть отбавляй.
Вздохнув и покачав головой, Рьюрен со стуком положил флейту рядом с собой и поднялся на ноги. Раньше он всегда старался держаться подальше от главы семьи. Он понимал, что его вмешательство в дела тройни не привело бы ни к чему хорошему: юноше вовсе не улыбалось специально наносить и тем более получать словесные удары. Однако сегодня он не мог остаться безучастным.
- Джуусан плакала.
Лицо Юки, спокойное и властное даже тогда, когда он разговаривал с императором, сейчас сразу омрачилось гневом, глаза вдруг потемнели, черты застыли, посуровели.
Джуусан плакала? Джуусан была частью семьи Ран. Юная, упрямая девчонка, у которой дерзости больше, чем здравого смысла, сорванец, который не раз доводил старших братьев до белого каления. Однако она занимала особенное место в каждом из их сердец.
В императорском дворце Джуусан явно чувствовала себя не на своем месте и в ложном положении. В стенах гарема не раздавалось ни звука, на пороге не появлялось ни души – теперь Джуусан, без сомнения, была бы гораздо счастливее, даже если ей пришлось бы только странствовать по свету и ничего больше.
- Возможно, мальчишка решит взять вторую жену, - подал голос Цуки, обычно предпочитавший уступать во всем старшему из тройни.
- Полагаю, что нет. Даже если так, разве Джуусан согласится на что-то меньшее, чем супружеская верность? – откликнулся Хана.
- Она очень ревниво относится ко всему, что считает своим, - кивнул Юки, ожесточенно обмахиваясь веером. Он сдерживался, другие, менее разумные слова так и рвались у него с языка, но ему не хотелось давать им воли.
У Джуусан был необычный характер, он знал, далеко не гибкий, не смиренный, определенно не легкий и порой ужасно несдержанный. Нелегко найти родственную душу, а приноровиться к непохожей еще труднее. Однако юный император, как казалось Юки, не сделал даже попытки понять их необычную младшую сестру, этот бесценный дар, который так бездумно – без сомнения, в приступе помешательства - преподнесла ему семья Ран. Со стороны его императорского величия это было воистину преступной ошибкой.
Тонкий бамбук веера в руках Юки зловеще треснул и разломился. Все присутствующие без исключения нервно вздрогнули. Этот резкий звук в полной мере отразил нетерпимость главы семьи Ран ко всем, кто был не согласен с ним, его всеобъемлющее порицание людей и всех сословий, без всякого снисхождения к обстоятельствам.
Рьюрен покачал головой.
Верно, братья были правдивы, прямодушны и независимы, как скала, возвышающийся над волнами провинции Ран, но, в то же время, резки, властны и безжалостны до безобразия.
***
Сейран многое отдал бы, чтобы избежать такого противостояния. Вплоть до собственной жизни. Но спорить и отказываться уже было абсолютно бесполезно: забрав что-нибудь в голову, Рьюки становился очень упрямым.
Судьба всегда была суровой к второму принцу империи Сайюн и, как правило, не оставляла времени даже роптать. И вот в очередной раз она безжалостной рукой вернула Сейрана с небес на землю – и поделом. Но если еще несколько лет назад он бы мужественно боролся с самим собой, железной рукой подавил бы всю свою непреклонность и гордость, скрыл страдание бы и молчал и, в конце концов, научился бы относиться к своему положению с должным смирением, то сейчас все было по-другому. Сейчас в нем преобладало отнюдь не самолюбие.
Как все было легко между ними, когда они были детьми. Сейран был рад печься о брате и лелеять его, делать все, чтобы Рьюки был счастлив. Да и сейчас он был готов отдать ему весь мир.
Весь мир, но только не Шурей.
Нехотя натянув сапоги и взяв меч, Сейран поднял глаза и вскочил на ноги с той бесшумной, легкой, кошачьей грацией, которая всегда восхищала окружающих. К сожалению, Шурей всегда отличалась чутким сном и просыпалась при малейшем человеческом звуке или движении.
- Куда ты идешь, Сейран? – девушка вскочила и торопливо перебралась на край кровати, все еще сонная, - Ты оделся для сражения? Зачем? Что случилось?
В ее глазах отражались и глубокая тревога, и смущение, и некоторое недоумение.
- Спи, Шурей, - он заворожено потянулся к ней и погладил по затылку, - но сначала поцелуйте меня, моя госпожа.
Не слезая с кровати, Шурей встала на колени и оказалась на одном уровне с ним. Сейран улыбнулся, прижал ее к себе и поцеловал так, словно это было в последний раз. Очарованная близостью, Шурей обвила руками его шею.
Всепоглощающая грусть в серебряных глазах предупредила ее горестным вздохом о какой-то призрачной, но страшной, неминуемой беде, как притаившееся дыхание ветра перед бурей, как осторожная поступь кровожадного тигра перед смертельным прыжком. Его вид, его голос не оставляли никаких сомнений.
Почти инстинктивно почувствовав волнение молодого человека, Шурей схватила его правую руку – так внезапно, так резко, что Сейран чуть не выронил ножны – и коснулась губами неровного шрама, прижала тыльную сторону его ладони к своей щеке. Она чувствовала, как стучит в висках кровь, множество мыслей, мгновенных, ужасных, ярких и тут же ускользающих, кружилось в ее голове.
Сильные эмоции, такие, как любовь и страх, редко развязывали Сейрану язык, и даже прикосновением он решался выказывать их лишь украдкой. Вот и сейчас он только обнял Шурей, один раз взглянул, с серьезной нежной настойчивостью отстранился и покинул комнату, оставив девушку наедине с всепоглощающей тревогой, которая, в конце концов, лишив ее сна, заставила девушку подняться с постели и последовать за ним во дворец.
***
Судя по положению солнца, утро было в самом разгаре, а Джуусан-химе поднялась меньше получаса назад, заспавшись дольше, чем когда-либо в жизни.
Наконец, с наступлением второго рассвета жуткое воспоминание стало бледнеть. Когда ее убаюкал в своих нежных объятиях сон без сновидений, а физическая боль больше не беспокоила ее, потускнело и страдание – бодрое пение весенних птиц заглушило его настойчивый шепот. Всепоглощающее смятение, проникнутое чувством небезопасности, развеяли отдых и благословенное бездействие, от него остались лишь смутные шорохи беспокойства в самых дальних уголках ее души. Одиночество помогло ей осознать степень изнеможения и усталости, то состояние постоянно подавляемого раздражения, в котором она пребывала последние несколько месяцев.
Шуе зашел за ней, на этот раз сохраняя свою обычную сдержанность, однако было видно, что старший брат все еще в дурном настроении – он не то ворчал, не то пофыркивал, прислонясь к косяку двери и ожидая, пока она подобающе оденется.
Джуусан нисколько не отпугнула и не обидела его напускная холодность – она достаточно хорошо знала генерала и была уверена, что через минуту-другую его недовольство пройдет и природная доброта возьмет верх. И в самом деле, Шуе сразу смягчился, стоило ему заметить, как побледнела и осунулась сестра – милейший брат нисколько не изменился.
Зато изменилась она. Стала не такой вспыльчивой. Научилась властвовать собой, не поддаваться гневу, как раньше. Она стала взрослой.
По крайней мере, она надеялась на это, с трепетом появляясь перед теплым солнцем, страшась, что его лучи смогут за пару мгновений растопить ту ледяную корку, в которую она с таким трудом облачилась, которую теперь так лелеяла и берегла.
Испытание не заставило себя ждать - огромный внутренний двор перед гаремом был полон народу, живущего или работающего в стенах дворца, - настоящая армия конюхов, прачек, поваров и посудомоек, плотников, кузнецов, оружейников, слуг и служанок вдобавок к стражникам.
Заметив странное безмолвие женщин и потупленные глаза мужчин, Джуусан с нерешительной улыбкой поздоровалась и нервно прошла между притихшими группами слуг. Это оказалось гораздо легче, чем она первоначально предполагала, в конце концов, такая дружелюбная манера всегда была ей свойственна, особенно когда она была среди простых людей.
Челядь, почувствовав расположение принцессы, постепенно заулыбалась в ответ и через секунду уже безо всякого стеснения толпилась около нее, спрашивая о самочувствии, охая, ахая и поражаясь ее неестественной бледности.
Джуусан смеялась, шутила и изо всех сил отважно сияла трогательной радостью. Но, несмотря на всю восторженность и сверкающие небесной синевой взгляды, ей не удалось обмануть собственного брата - Шуе сразу смог угадать в сестре то отчаянное веселье, которое появляется у человека в трудные минуты, когда надо собрать оставшиеся силы, призвать все мужество, чтобы выдержать и не дать и без того треснувшей воле сломиться.
Постепенно толпа рассеялась и суматоха сразу стихла. Однако теплые слова, заботливая воркотня и участие простых людей оказали на девушку благоприятное воздействие: Джуусан успокоилась, лицо ее несколько просветлело. Из глаз исчезло настороженное выражение, спина и плечи распрямились. Неохотные, замедленные шаги и движения, сначала спугнувшие Шуе своей апатичностью, сменились плавными и энергичными.
К сожалению, тройня старших братьев умудрилась своим присутствием свести на нет весь драгоценный прогресс.
- Ты в порядке? – в Джуусан с порога довольно безжалостно вонзился испытующий орлиный взгляд.
- Да, нии-сама, - преклонив колени перед Сецуной, солгала она и с унынием подумала, каким привычным и легким делом становится для нее ложь. Ей самой не нравилось то, во что она превратилась, но был ли у нее выбор? Принцесса не могла открыться перед старшими братьями в своих слабостях – у них таковых попросту не было.
- Благодарю вас, я чувствую себя вполне здоровой, - благоразумно поправилась Джуусан-химе. - Надеюсь, Сецуна нии-сама тоже в добром здравии?
По тому, как напряглось сильное тело брата, Джуусан-химе поняла, что Юки что-то мучает. Она заглянула ему в лицо, но его темно-синие, словно полуночное небо, глаза избегали ее взгляда.
- Мы говорили о тебе.
Ах, говорили. Интересно, почему все так любят говорить о ней, особенно без ее участия? Раздражение снова проснулось в ней, но как-то вяло.
- Что за секреты?
- Ты завтракала? – по обыкновению, как только дошло до дела, ее тщательно проигнорировали, а затем щедро вручили блюдце с булочками - вдвое больше, чем она в силах была съесть - и налили сладкий травяной чай. Такая поразительная расточительность была подозрительной. Поведение братьев было, за неимением более удачного определения, откровенно странным.
Протянув пальцы, чтобы взять чашку чая, девушка невольно обнажила запястье и тут же отдернула руку назад – за спину, но было уже поздно. После многозначительного трехсекундного молчания тройня налетела на нее со стремительностью хищных птиц. Несколько мгновений непродолжительного, бесполезного сопротивления – и ей ничего не оставалось, кроме как предоставить на всеобщее обозрение свои покрытые лиловыми и желтоватыми синяками запястья – уродливые следы борьбы, которые она до сих пор умудрялась прятать за длинными рукавами и широкими складками просторной одежды.
Злобное выражение глаз старшего из братьев нельзя было назвать мимолетным.
- Работа мальчишки? – прошипел Юки.
Джуусан широко раскрыла глаза и отрицательно затрясла головой – она почему-то чувствовала, что должна защитить Рьюки – но никто ей, естественно, не поверил. Братья тут же столпились около нее, одинаково зловеще щурясь темно-синими глазами и кудахча, словно курицы-наседки.
Чувствуя, как сразу пересохло во рту, девушка жадно прильнула к чашке с чаем и вопреки себе незаметно улыбнулась, чувствуя, как, кусочек за кусочком, склеиваются осколки ее разбитой храбрости, решительности, как затягиваются невидимые раны. Надежда, словно усталая птица, так долго летевшая против северного ветра отчаяния, трепеща всем телом, снова расправила измученные крылья. Несмотря на сдержанность и надменность почтенных родственников, принцесса всегда глубоко чувствовала их - пусть редкое - внимание, ценила его и находила в нем своеобразное исцеление.
У нее была семья, ее незаменимое сокровище. Конечно, не самая теплая в мире, не самая любящая и отнюдь не дружная, но вполне подходящая. Возможно, сердце она унаследовала от матери, но душа и синие глаза у детей семьи Ран были одни на шестерых. В конце концов, принцесса любила крутые спуски и подъемы, любила мчаться по ним, пустив лошадь во весь опор, преодолевать препятствия и достигать цели.
Надо взять себя в руки. Нельзя же вечно носиться со своими горестями, предаваться пустым размышлениям и растрачивать драгоценную жизнь в бездействии и тоске. По природе общительная, Джуусан не могла жить в одиночестве. Настало время вернуть ту спокойную дружбу, которая так импонировала всем движениям ее души – ведь привязанность, этот неисчерпаемый источник радости, по природе своей, не причиняет страданий и не сжигает.
Но стоило ей – во всех существующих смыслах - подняться на ноги, как в комнату, словно порыв свежего ветра, ворвался Койю, тем самым приведя присутствующих в замешательство, и, не говоря ни слова, потащил за рукав Шуе по направлению к высокому окну, выходившему на задворки императорского дворца. Несмотря на полное отсутствие военного воспитания, повадки у советника Ри всегда были пугающе милитаристкие.
Джуусан поспешно прислушалась. За окном возникли новые, пока еще неясные звуки, похожие на мерные глухие удары.
- Вот это я хотел бы предотвратить, - вздохнул генерал, осторожно отобрав свой рукав у советника и сокрушенно покачав головой. Вид у него был весьма серьезный и вместе с тем несколько растерянный. - Что скажет моя младшая сестренка?
- Она спросит, в чем, собственно, дело?
Шуе поманил ее и кивком головы указал за окно.
А зрелище было не из лучших. То, что предстало ее взору, казалось безобразным пятном на безоблачном настроении этого весеннего дня.
***
Их сражение обещало быть коротким, но яростным. Мучительно запел Бакуя, затем Каншо – и начался танец смерти. Тревога древнего оружия говорила о бессмысленности поединка, однако в такие мгновения трудно оставаться терпеливым, трудно быть справедливым.
Издав раздраженный пронзительный крик, над их головами пролетела большая сердитая птица, которую они, несомненно, спугнули тревожным звоном оружия. Потом еще одна.
Рьюки парировал удар и прищурил глаза, будто один вид старшего брата причинял ему боль. Впоследствии он наверняка пожалеет, что так далеко зашел, что бросил вызов и заставил Сейрана его принять - и ему это было хорошо известно. Это сражение разбивало его сердце, но он просто не мог проиграть.
Выпрямившись, он заставил себя сосредоточиться на поединке и нанес удар, который серьезно ранил бы противника, если бы Сейран не отразил его, вовремя шагнув назад.
С этим шагом пропасть между ними стала еще шире.
В зелено-серых глазах скользнуло удивление, смешанное с горечью. Да, Сейран бился, но бился с сожалением. Еще три года назад, он, не задумываясь, сложил бы оружие по первой просьбе императора. Но открытый вызов, который вчера сухо бросил ему Рьюки, нельзя было проигнорировать – это, без сомнения, унизило бы обоих и усугубило и так неприятную ситуацию. Его собственное сердце могло разбиться от разочарования – и пусть разобьется, но Сейран никогда не смог бы оскорбить Рьюки отказом – открытым пренебрежением. Не мог Сейран и уступить - лучше страдание, лучше смерть, чем измена своим чувствам. Чувствуя холодное бессилие, не имея в себе сил в очередной раз принести свою душу на жертвенный алтарь вины, Сейран просто надеялся, что на этот раз все закончится.
Ничего не спрашивая, и ничему не удивляясь, он принял битву. И, словно безумец, он должен был продолжать это сражение, которое было чересчур тяжелым испытанием – Сейрану претила сама мысль скрестить мечи с человеком, который приходился ему братом.
Нет, не так, он без сожаления обратил бы оружие против остальных своих братьев. Но Рьюки он любил, им гордился и, как никто, понимал, что страданий и отчаяния у того хоть отбавляй. Каждый взмах меча был сродни шагу босиком по разбитому стеклу, но что-то опасное, страшное и непонятное в глазах младшего брата во время вчерашнего вызова заставляло Сейрана продолжать эту бессмысленную битву.
Противники снова скрестили клинки и впервые с начала поединка по-настоящему взглянули друг на друга. Рьюки стало страшно. Серебряный взгляд старшего брата был полон беспомощной апатии, разрушительного и загадочного бессилия.
В этот момент Рьюки впервые за множество мучительных дней решился взглянуть правде в глаза, и это привело его в отчаяние. К тому же, несмотря на то, что уже зашел так далеко, он чувствовал всепоглощающую усталость. Он начал понимать, что должен сделать, и вместе с тем, отказывался понимать.
Дав волю порыву, он совершил грубую ошибку, но, в конце концов, все эти горькие чувства исчезнут, и останется лишь одна чистая привязанность.
Просто настал миг забвения, просто настало время принять настоящее, просто именно сегодня Рьюки придется высвободить свои пальчики из руки старшего брата, а тому – выпустить маленькую ручку, которая целиком умещалась и пряталась в его ладони. Отрицать неминуемость этого момента было тем же самым, словно идти против ветра – это случилось бы рано или поздно.
Вновь и вновь поднимая оружие, Рьюки словно проходил странный ритуал освобождения, и хотя сердце его восклицало: «Я хочу вернуться, хочу убежать», он все шел и шел вперед, и не мог остановиться. Хотел – и не находил в себе сил. Эта опустошающая безнадежность приводила его в отчаяние.
Глаза Сейрана заблестели. Он тоже смутно чувствовал, как постепенно разрывается какая-то внутренняя связь между ними, смутно догадывался, что в сдержанной ярости, с какой Рьюки обрушивал на него удар за ударом, было заключено гораздо больше, чем во всех тех почтительных, доверчивых, обожающих взглядах, которые с детства доставались на его долю от младшего брата.
- Прекратите, сейчас же.
Минутная невыносимая боль, острое чувство одиночества – вот и все, что он испытал, почувствовав как его предплечья поверхностно коснулось холодное лезвие. В ту же секунду между ними словно скользнул синий ветер, их мечи были остановлены короткими двойными кинжалами, и на Сейрана в упор смотрели ясные знакомые глаза.
Не дожидаясь, пока братья Ши придут в себя, Джуусан напряглась и изо всех сил оттолкнула от себя бывшего принца, в то же время подняв кинжал и выбив оружие из руки императора.
Сейран, чуть не споткнувшись, по инерции отступил пару шагов назад и замер, зажимая раненое предплечье пальцами левой руки. Сквозь пальцы медленно сочилась кровь, но молодой человек словно не замечал раны, застыв на месте, скорбно опустив голову, и лишь сжимал раненую руку все сильнее. Рьюки потрясенно посмотрел на упавший меч, словно раздумывая о том, как его поднять и не возобновить ли схватку. Джуусан довольно бесцеремонно наступила на древнее оружие ногой.
- Хватит, - тихо сказала она. – Это не та битва, которую вы должны вести.
Постепенно к сцене присоединились друзья, которым достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в том, что они, благодарение богу, не опоздали. Джуусан-химе сразу же отошла в сторону и ответила хмурым братьям Ран только легким наклоном головы и странной улыбкой.
Началась обычная суматоха: Койю беспорядочно размахивал руками, Шуе обеспокоенно хмурился и выговаривал Сейрану, а еще немного вдалеке неподвижно стояли три темных фигуры и тонкая девушка в синем.
Не обращая внимания на советника, который, без сомнения, заставлял его выслушать множество нелицеприятных вещей, касающихся его несуществующего интеллекта и отвратительного самовольства, Рьюки наблюдал за принцессой Ран. Она больше не пыталась ни приблизиться, ни заговорить, просто отчужденно стояла, не отрывая от горизонта бесстрастных темно-синих глаз, которые смотрели в определенную точку пространства и в то же время не видели ее. Потом Юки что-то сказал, девушка кивнула. В ней произошла какая-то перемена, принцесса больше не излучала нетерпеливости и порывистости, в ней появилось нечто более чистое, более задумчивое и более холодное.
И лишь когда она повернулась, чтобы уйти, Рьюки медленно поднял Бакую с земли и вложил в ножны. Настроение императора тоже переменилось, погасли горячность и гнев, на месте пылающего костра обиды и ревности остались черные головешки сожаления.
Не успела принцесса сделать и пары шагов, как мимо нее пролетела Шурей - девушка возникла как из ниоткуда, вскрикнула и подбежала к Сейрану так стремительно, что тот едва успел бросить меч на землю и поймать ее за руки. Шурей явно хотелось кричать на Сейрана - на него и на Рьюки - от горя и злости, но голос подвел ее, ее взгляд быстро и беспокойно осмотрел юношу. Все правое предплечье и левая ладонь Сейрана были выпачканы в крови – и девушка, задрожав всем телом, обеспокоенно качнулась к нему. Но тут выражение прежде холодного лица изменилось, молодой человек притянул ее к себе, и она уже не могла пошевелить руками. Сейран попытался найти верные слова, однако серебряные глаза его были в тот миг выразительнее всяких слов.
При нынешних обстоятельствах Шурей считалась лишь с тем человеком, которого любила. Джуусан считала это вполне справедливым.
Но как ни старалась принцесса Ран, она все же не могла постичь, о чем говорил ответный взгляд молодой девушки. В глазах Шурей было все: жажда, печаль, влечение, радость – настоящая пылкая и трепетная повесть на еще неведомом принцессе языке. Это не было простым желанием защищать свою волю, свою веру, свою страну, не было это и обыкновенным признанием в любви, это было нечто совсем иное, более глубокое и сложное, чем она могла представить или предположить. Теперь, как никогда, Джуусан осознавала: он ее возлюбленный, она его любимая; и будет еще более любима, когда они поженятся. Вопреки всему, что говорили другие люди, в этом союзе изначально не существовало неравенства.
Сейран и Шурей будут счастливы. Любовь не преступление. О, нет, любовь – это божественный дар, часть той высшей силы, по воле которой из маленькой косточки вырастает дерево, по воле которой расправляет хрупкие крылья бабочка, по воле которой на свет появляется новая жизнь.
Джуусан лишь надеялась, что воспоминания об этом облике чистой, истинной любви, которая на секунду явила им свое сияние, не будут слишком суровы и не станут преследовать побежденного слишком безжалостно.
***
- Мы увезем Джуусан домой по первой ее просьбе.
Это объявление Сецуны, произнесенное громким, не терпящим возражений тоном - почти по-императорски – стало для Рьюки настоящим сюрпризом. Не столько потому, что само решение было прямым нарушением законов страны и предательством по отношению к его величеству, сколько из-за пугающей вероятности такого исхода. Братья Ран в кои-то веки пришли к общему мнению и сплотились в силу необходимости: так происходит безмолвное объединение против общего врага. Сецуна был поистине трехглавым драконом в образе человеческом.
Шуе тоже обращался с ним весьма холодно, твердым голосом задавал ему вопросы и коротко приказывал, что надо делать. Временам на губах у генерала все же мелькала улыбка – но уже не насмешливая, полная скрытого смысла и слишком многозначительная, чтобы ее можно было назвать любезной.
Рьюки лишь молчал, его чувства находились в полнейшем смятении, он испытывал странное ощущение беспомощности.
Его поведение – как найти ему оправдание? В тот момент Рьюки так сильно возненавидел Джуусан, что все его существо, казалось, ощетинилось и это острое, чуждое ему и не имеющее границ чувство, эта ясная, неподвластная разуму ненависть просто в один момент захлестнули его. Он ревновал, завидовал и злился без конца и не нашел ничего лучше, чем физически проявить эту злость, выбрав жертвой ни в чем не повинную девушку, в постоянном теплом внимании которой не было и тени навязчивости, хотя оно и было бдительным и неусыпным. Эта ненависть была иррациональной, она была абсолютно абстрактной. В тот момент он чувствовал себя одержимым.
Теперь принцесса справедливо могла считать его мелочным, бездумным и жестоким созданием.
Он думал и о Сейране, но мысли о старшем брате не приносили такой паники, как размышления о принцессе. Где-то в глубине души император чувствовал, что, разорвав последнюю нить зависимости, он сумел стать даже ближе к старшему брату, чем это было ранее. Слишком тесная связь тяготила бы обоих. В конце концов, в этом были все их отношения - тревожный темный свет и невысказанная любовь, тем не менее, наполняющая трогательным теплом, очищающая душу подобно долгому, спокойному, освежающему сну.
Оторвав императора от ежедневного, ставшего привычным самобичевания, прямо перед его носом на стол тяжело приземлилась высокая кипа свитков, подняв в воздух тучу пыли. Император поднял голову и напоролся на устремленный на него свирепый взгляд Койю – после «происшествия» советник тоже был мрачен и дичился больше обычного. Рьюки ответил кислой улыбкой и принялся писать.
Вскоре император обнаружил, что перед ним записи еженедельных расходов по хозяйству – бумаги, которые обычно входили в компетенцию Шусуй, а затем – Джуусан. В течении нескольких часов Рьюки безмолвно взирал на указанные в счетах фунты масла, жира, хлеба, пуды мыла и свечного воска. Ожидая решения императорского величества, перед ним вскоре возник и преклонил колени главный повар – довольно взыскательный по натуре человек. Пожилой человек смотрел на него снизу вверх серьезным, добрым, однако же несколько властным взглядом, в котором не было и тени подобострастия. Угадав растерянность императора, повар осторожно осведомился, не желает ли тот немного сократить расходы и получил отказ, после чего обескуражено удалился в полной уверенности, что у его хозяина голова не совсем в порядке.
Этот эпизод привел Рьюки в окончательное смятение.
Широкий, медового цвета луч весеннего солнца проник в выходящее на запад широкое окно, заливая медным золотом его кабинет и пересекая темной чертой противоположную стену. Очередной день близился к концу, время бежало поспешно, торопливо, как непослушный, непоседливый маленький ребенок.
Император устало поднялся с кресла и вышел на улицу. Ноги сами понесли его к гарему. Несколько раз Рьюки останавливался у крыльца, уходил прочь, возвращался к ней, снова уходил и снова возвращался. Он испытывал чувство, очень похожее на панику, но именно это чувство заставило его в конце концов открыть двери в ее комнату.
Рьюки обвел помещение рассеянным взглядом – и на мгновение словно прирос к полу от удивления.
У стены располагалось около дюжины разноцветных баночек с краской. Там же были кисти, склянки, свернутые ковры, разноцветные тряпки – настоящий гигантский попугай, распростерший крылья на полу.
Забывшись в пылу творческого порыва, Джуусан не услышала, как открылась дверь или не придала этому значения. Рьюки чувствовал, что ему следовало бы уйти, что она не обрадуется его появлению.
Но императору не хотелось уходить. Поэтому он решил пройтись вдоль стены, пока она не оторвется от своего занятия. Что Рьюки и сделал. И лишь когда император случайно задел один из фарфоровых кувшинов, Джуусан-химе резко выпрямилась и встревожено обернулась.
Он внимательно наблюдал за чистыми, немного испуганными глазами художницы и не заметил в них и признака недовольства за свое вторжение. Девушка опасно забалансировала на высокой табуретке, однако, схватившись рукой за свежевыкрашенную стену, сумела сохранить равновесие ценой выпачканной в краске ладони.
Рьюки охватило непреодолимое желание самому упасть на пол - у ее ног, но он искренне сомневался, что после этого она станет его поднимать. Поэтому юноша ограничился запоздалыми извинениями:
- Мы хотели попросить у вас прощения, - извинение вышло скомканным и торопливым, и совсем не походило на то, что он заготовил заранее.
Несмотря на невнятное бормотание императора, Джуусан прекрасно поняла, что тот хотел сказать - она перебила его, досадливо тряхнув липким запястьем и решительно заявив:
- Нет нужды. Видите? Я давно хотела это все перекрасить, и теперь, полный вины, мой муж должен спустить мне эту выходку с рук.
С безмолвным изумлением выслушав этот странный логический экспромт, Рьюки не нашел, что возразить и вместо этого с любопытством оглядел стены комнаты. Расцветка не поражала роскошью, как это было ранее, но очаровывала, не ослепляла цветом, но вполне ласкала взгляд; отсутствие яркости и величавости искупали нежные краски заката. Он был в восторге.
- Вы всегда планируете события с такой точностью? - спросил император с поблескивающим в глазах нерешительным восхищением.
- О, всегда. Всегда. Теперь это место хотя бы перестанет напоминать гробницу с окошками, - обстоятельно разъяснила принцесса.
Рьюки моргнул.
- Нет. Мы имеем в виду, перекрасьте хоть весь дворец, но убедите своих братьев не увозить вас отсюда.
Он неловко взял в свою руку ее маленькую разноцветную ладонь и несмело улыбнулся. Она немного подумала, глядя на него испытующим взглядом. Ее сдвинутыек переносице тонкие брови, беспокойные глаза, нервно сжатые пальцы левой руки – все свидетельствовало о внутренней борьбе. Несколько коротких прядей выбилось из высокой прически, упали на лоб, и принцесса раздраженно тряхнула головой. Было видно, что она всеми силами пыталась подобрать нужные слова для выражения своей мысли.
- Я желаю вам добра, – наконец произнесла она, бросив быстрый взгляд на лицо императора, и вновь опустила свои удивительные синие глаза.
Рьюки кивнул, уголки его губ дрогнули. Ему казалось, что он ступает по воздуху – это ощущение одновременно было вдохновляющим и пугающим – в любой момент он мог потерять равновесие и рухнуть на землю.
- Теперь я могла бы забыть все, если бы мне не нужно было прощать самое себя. Но я постараюсь начать все с начала, - в голосе Джуусан прозвучала какая-то новая печаль, но одного взгляда на грустное вдумчивое лицо было достаточно, чтобы император решил больше ни о чем ее не расспрашивать.
- Я советую вам то же самое, Ваше Величество, – добавила Джуусан. – Мое воображение, – уже веселее продолжала она, обращаясь к разноцветным стенам гарема, – дополнит то, чего нет в действительности.
Эпилог. Сейран и Шурей.Эпилог. Сейран и Шурей.
Писать письма было нелегко. Слова ложились на бумагу совсем не в том порядке, в каком было задумано, красиво построенные мысли превращались в неуклюжие предложения. Часто хотелось взмахом кисти перечеркнуть уже нарисованные иероглифы, еще чаще хотелось просто выбросить бесполезный кусок бумаги, явно по ошибке природы нареченный письмом.
Отчаявшись, Сейран со стуком положил кисть на подставку и сердито уставился в исчерканный лист. Но тут его коснулись тонкие руки жены, сонный, мягкий голос раздался из теплого полумрака позади.
- Сейран.
В нем поднялась волна удивительной нежности – все еще поразительной и новой для него и его сердца. Сейран закрыл глаза и склонил голову набок, слегка улыбнувшись – он скорее чувствовал ее присутствие, а не видел собственными глазами. Темнота окутывала их, это была необыкновенно прекрасная, чистая, тонкая, уютная, принадлежащая только им темнота. Сейчас и он, и она словно существовали в идеальной, уединенной тишине, где-то за пределами этого мира.
Летняя ночь была теплой и душной – воздух тяжелым покрывалом ложился на плечи и не давал дышать, круглая, неестественно желтая луна висела в иссине-черном небе. По комнате лениво пролетел ночной ветерок - свеча затрепетала, но не погасла.
Шурей очарованно моргнула – яркие блики высветили в Сейране какую-то северную, завораживающую, призрачную красоту, словно свет, отражающийся от снега. Комната на мгновение осветилась, потом снова сжалась, играя тенями. Жаркая волна притяжения, щемящая любовь в очередной раз всколыхнулась в сердце. Шурей с привычной, присущей только ей нежной осторожностью обвила руками шею мужа и положила подбородок на плечо, заглянув в его исчерканные бумаги.
- Письмо Энсею? – пробормотала она, доверчиво прижимаясь к нему. – Хватит придумывать отговорки, просто пригласи его в гости.
- Он и без приглашения приедет, - упрямо возразил Сейран, сминая в руках очередной лист. Видит бог, ему не хотелось задумываться над этим.
Шурей рассмеялась и повернула голову, чтобы коснуться губами его щеки.
- Тем более. Но пригласить его будет куда быстрее. Ночью я хочу видеть лицо своего мужа, а не его спину.
Она почувствовала, что он устало вздохнул, и непроизвольно прижалась к нему еще сильнее. Шурей обладала неким бесподобным, сверхъестественным сочетанием женской нежности, женской привлекательности, женской рассудительности, женской мудрости и терпеливости.
Он накрыл ее руку своей.
- Я скоро приду.
- Ты говорил это три часа назад, - в ее тихом голосе удивительным образом смешались жалоба, сарказм, забота и юмор.
Ее обращенные к нему глаза были темными, чуткими и внимательными.
Сейран подавил дрожь, вызванную счастьем – счастьем удивительным, безмятежным, еще неполным, но все возрастающим. Впервые в жизни ему не приходилось нести бремя собственной опустошенности.
Он закрыл глаза, откинул голову и позволил себе забыться в объятиях жены.
Возможно, писать письма было нелегко. Однако сейчас ему было достаточно любви. До остального ему не было дела.
Автор: katya_neko ([email protected])
Фэндом: Saiunkoku Monogatari
Бета: нет
Пейринг/Персонажи: Сейран, Шурей, Шока, Рьюки, Джуусан-химе, Шуе, Койю, Рьюшин, Рейшин, Юри-химе, триплет Ранов, Сейран/Шурей, легкое Рьюки/Шурей, легкое Рьюки/Джуусан-химе, Рейшин/Юри-химе, Шока/Шокун
Жанр: романс, приключения
Рейтинг: PG-13
Состояние: в процессе
Описание: написан по заявке, которая разбудила во мне шиппера-маньяка XD
Посвящение: Okini-chan как заявителю и товарищу-шипперу XD
Предупреждение: выставлять где угодно, но только с этой шапкой. Помните о нежной душе автора и копирайтах XD
Пока не расцвела сакура
Часть 18. БратьяЧасть 18. Братья
Вечером, при спущенных тяжелой волной шторах, озаренная ярко пылавшим камином и мягким светом керосиновой лампы, просторная спальня императора выглядела гораздо более уютной и не такой просторной. На высоких стенах, вторя гибкому танцу языков пламени, плясали проворные тени, и комната, словно пугаясь этого дикого сумеречного танца, дрожала и уменьшалась в размерах.
Осторожно приоткрыв тяжелую дверь и заглянув внутрь, Джуусан сразу заметила угрюмую фигуру императора, застывшую, словно каменная глыба, на самом краю широкой постели.
- Вы целый день просидели здесь? – прошептала девушка.
- Да, - безучастно согласился Рьюки, испытав при звуке человеческого голоса противоречивые чувства пьянящего облегчения и тихого бешенства. После рокового дня – дня объяснения с Шурей – прошло уже больше недели, однако он так и не удосужился проведать Джуусан, так и не удосужился всерьез приступить к своим обязанностям и лишь, пытаясь найти покой в себе, все сильнее отгораживался от остального мира.
Подкравшись ближе и участливо склонившись над ним, Джуусан-химе осторожно обхватила бледное красивое лицо ладонями, внимательно изучила его взглядом и, наконец, улыбнулась:
- Правитель мой, вы пытаетесь стать мудрее, отрастив бороду?
Впервые прикосновение одновременно теплых и прохладных рук не утешало, а угрожало нарушить и без того хрупкое спокойствие пьяного забытья. Рьюки раздраженно провел рукой по своему лицу и нащупал мягкую щетину. Он уже и не помнил, когда в последний раз видел бритву, горячую воду или мыло. Зато прекрасно помнил, как безо всякой на то причины повышал голос на каждого слугу, осмелившегося приблизиться к нему в течение последних трех дней. Не удивительно, что даже два ближайших советника предпочли держаться от него подальше.
Рьюки почти болезненно поморщился и в упор посмотрел на девушку. Джуусан, словно вспомнив о чем-то, смущенно отвела взгляд.
На щеке принцессы виднелись маленькие царапины – все, что осталось от жуткой красноватой опухоли там, где нанес сильнейший удар беспощадный убийца. Длинные темные волосы были распущены – то ли с целью скрыть следы нападения, то ли просто как часть вечернего ритуала, но при виде ее расцарапанного лица в душе Рьюки опять проснулась полузабытая вина. Он, по крайней мере, мог бы справиться о ее здоровье, о ее самочувствии, однако не сумел сделать даже этого.
Теперь же видеть ее обеспокоенную улыбку было невыносимо. Он отвернулся и сел лицом к огню, упершись локтями в колени, спрятав лицо в ладонях. Все его тело было напряжено, подобно туго свернутой пружине и, чувствуя, как постепенно разрушаются оковы, прежде не позволявшие этой пружине распрямится, Рьюки испытывал чувство, очень похожее на страх.
Джуусан осторожно присела рядом, опустила руки на тонкое шелковое покрывало и стала тихонько раскачиваться взад-вперед, опираясь на ладони. Кажется, она была императору в тягость, но девушка старалась не поддаваться отчаянию. Возможно, быть самоотверженно великодушной, подобно Шурей, не в ее характере, но, по крайней мере, принцесса Ран всегда старалась быть доброй и заботливой по-своему, так, как ей подсказывали собственная совесть, честь и, конечно, позволяли обстоятельства.
- Можно я немного побуду рядом с вами?
- Мне ни к чему ваше присутствие.
Джуусан-химе посмотрела него из-под опущенных ресниц и постаралась подавить тяжелый вздох. Развлечь человека, который решил быть холодным, как лед, было практически невозможно. Когда-нибудь ей все же придется научиться держать язык за зубами и не лезть не в свое дело.
Ресницы девушки дрогнули, и Рьюки понял, что принцесса восприняла его слова с обидой. Но Джуусан-химе не подала виду – лишь снова улыбнулась, немного вымучено, немного через силу. И внезапно это терпение, эта самоотдача вывели его из себя, и все потому, что император ни на мгновение в них не усомнился. Пружина с треком распрямилась. Зло сверкнув глазами, Рьюки сорвался на крик:
- Довольно!
Мир Джуусан вдруг перевернулся, мгновение спустя ее спина встретилась с мягкой поверхностью кровати. Император настолько застал принцессу врасплох, что она не заметила, как стальные пальцы беспрепятственно обхватили тонкие запястья и прижали их к покрывалу чуть выше головы.
Джуусан-химе застыла, потеряв дар речи. Все приемы самозащиты, которые были запечатлены в ее памяти на уровне инстинкта, все боевые искусства, которые практически текли в ее жилах вместе с кровью, в этот момент стерлись из подсознания, будучи заменены одной мыслью: Рьюки, который так быстро завоевал ее симпатию, Рьюки, который переживал и сочувствовал каждой из рассказанных ею историй, Рьюки, который охотно шутил и смеялся вместе в ней - теперь Рьюки смотрел на нее с ненавистью и старался заставить страдать. Он хотел наказать ее – это намерение ясно читалось в бездонных золотых глазах, и некий инстинкт предупреждал девушку, что, обратившись против нее сейчас, Рьюки станет опасней злейшего врага. А все потому, что злейшему врагу не доверяют.
Задохнувшись от ужаса, но еще краем сознания отказываясь верить в то, что с ней все это происходит на самом деле – происходившее просто-напросто не имело никакого смысла - Джуусан запоздало приподняла колено, но Рьюки, словно предугадав нерешительное движение, в тот же момент навалился на нее всем телом, и от этого тяжелого удара у нее на секунду потемнело в глазах, ей показалось, что непонятная сила схватила ее за горло и старается задушить. Дыхание девушки перешло в панический кашель.
Первое, что увидела Джуусан, когда перед глазами немного прояснилось – стремительно приближающееся к ней бледное пятно. Она успела резко повернуть голову – Рьюки, зло пробормотав проклятие, уткнулся носом куда-то в ее ухо.
Девушка отчаянно дернулась, из последних сил пытаясь вырваться на волю, но император, движимый гневом, приобрел некую дьявольскую силу. Длинные пальцы настолько крепко вцепились в нее, что она уже не чувствовала запястий, ладони немели, в кожу впивалось тысячи невидимых иголок.
В конце концов, устав от борьбы и поддавшись жгучей панике, Джуусан поступила так, как поступило бы любое загнанное в угол неразумное животное: извернувшись, она из всех сил впилась зубами в одну из пленивших ее рук. Сначала принцесса лишь ощутила на языке металлический вкус крови, потом пальцы императора резко разжались. Она тут же замахнулась правой рукой, но что-то, блеснувшее на секунду в потемневших глазах юноши заставило ее замереть, теряя драгоценные мгновения контроля над собственным телом.
Джуусан не понимала, что на него нашло. Не понимала, почему он так разозлился. Не хотела даже думать, что под воздействием порыва чувств он каким-то образом увидел в ней Шурей.
Она знала только, что нависший устрашающей тенью над ней человек со скорбью и грустью оглядывался на далекое прошлое. Знала, что этот человек скрывал свою рану, и рана эта кровоточила и выжигала терпение, хоть никому и не была видна. Знала, что в нем, как и в ней, не угасала мучительная, острая жажда тепла, людского внимания и привязанности.
Занесенная для пощечины тонкая рука задрожала и бессильно опустилась обратно на покрывало, губы девушки бессознательно шевельнулись.
Первое, что пронзило его затуманенное сознание – боль, невыносимая, жгучая боль в левой руке. С удивлением разжав пальцы, Рьюки увидел на ладони алую кровь. Потом - упорство, с которым существо, прикованное к постели весом его тела, сопротивлялось ему. Отвага и бесстрашие. Потом глаза - огромные, пленительные глаза глубокого и богатого синего цвета, напоминающие небеса и море провинции Ран. Удивительные глаза, наполненные страхом.
Рьюки медленно разжал пальцы и словно во сне поднес их к своим глазам, все еще не веря в то, что наделал. А в следующую секунду был резко оторван от застывшей в недоумении принцессы и поднят в воздух сильными руками, которые незамедлительно, бесцеремонно и довольно грубо стали трясти его.
- Какого дьявола? Какого дьявола?!
Бешеное рычание влетевшего в комнату старшего брата наконец вернуло девушке способность передвигаться. Джуусан перекатилась к краю кровати, неуклюже сползла на пол и испуганно выпрямилась.
У Шуе был столь уязвленный вид, будто его самого жестоко оскорбили - принцессе непременно стало бы смешно, если бы не было так горько. Медленно, не спуская глаз с мужчин, Джуусан, жалко съежившись, попятилась к двери, потом, не выдержав, резко развернулась и убежала прочь.
Выскочив из спальни, она пролетела мимо сконфуженного Койю и бросилась по длинному лабиринту дворцовых коридоров, в это мгновение желая лишь спрятаться, сжаться в комочек, раствориться в воздухе, провалиться сквозь землю и забыть обо всем.
***
Отвлекшись всего лишь на минуту и умудрившись за это короткое время потерять старшего брата и советника Ри из вида, Рьюрен флегматично оглянулся по сторонам и лишь благодаря этому вовремя заметил, что навстречу ему бежит синий взъерошенный вихрь, в котором он с трудом узнал единственную младшую сестру.
Улучив момент, когда – явно не видя ничего вокруг – Джуусан пробегала мимо, он протянул руку и крепко схватил ее за тонкое запястье. Девушка резко остановилась, вздрогнула, болезненно охнула и удивленно посмотрела на старшего брата. Темные пряди длинных волос скользнули по пылающим, словно в лихорадке, щекам - девушка вся горела странным внутренним огнем.
Теперь глубоко взволнованный, Рьюрен заглянул в самые синие на свете глаза - глаза ребенка, наполненные смятением и тревогой, горем и недоумением. Обычно жизнерадостная и оптимистичная, девушка выглядела растрепанной и расстроенной, более того, на бледных дрожащих губах была кровь – ее собственная или нет, Рьюрену было уже неважно. Шагнув вперед, он спрятал Джуусан в своих объятиях, заслонив ее от остального мира широкими рукавами.
Джуусан-химе словно в тумане следила, как старший брат протягивает к ней руки и притягивает к себе. Внутренний голос кричал, что еще доля секунды – и она расплачется, словно беспомощный ребенок, от обиды, стыда, горя, злости, удивления, благодарности и еще бог знает чего. Девушка задохнулась и прерывисто задышала, безуспешно пытаясь остановить ту бурю чувств, которая волнами накатывалась на нее и не спешила возвращаться назад, в берега разума и самообладания.
Рьюрен впервые осознал, какой хрупкой была его порывистая, живая, но собранная, такая уверенная в себе младшая сестра.
Под его запястьями вздрагивали тонкие лопатки, дыхание ее было почти диким, словно у испуганного зверька. Джуусан уже не пыталась вырваться, но в ее позе не было ни капли доверия – она словно не узнавала брата, застыв на месте и опасливо вцепившись в его предплечье.
Уронив голову, он пальцами расчесал ее спутавшиеся во время борьбы волосы и, прижав ее горячий лоб к предплечью, неуклюже вплел в темные пряди две ярко-синие ленты.
***
Принцесса боролась с отчаянием. Взбудораженная и испуганная, она не находила себе места. Худшие кошмары стали явью, именно теперь, когда она уже была близка к тому, чтобы разорвать тяжелую цепь, которую с детства накинули ей на руки братья и отец.
Джуусан была расстроена, Рьюрен обеспокоен, а Шуе злился на всех и вся. Всякий раз, когда старший брат впадал в гнев, сестра старалась избегать его, а если это ей не удавалась, напускала на себя равнодушный вид. Собственное бессилие оставляло ее почти безоружной.
Призрачные кошмары ранних лет снова ожили в ее сердце. Бескрылый страх, который так часто гнал сон из детских глаз, который с годами постепенно поблек, казался все нереальнее и, наконец, почти совсем угас, этот страх вдруг вновь вспыхнул невыносимо ярким светом, вновь обрядился в цвета крови и железные перья. Этот страх замораживал ей душу.
Сначала Джуусан не могла понять, почему это событие стало для нее ударом, но постепенно, насильно, словно струны расстроенного инструмента, перебирая в памяти болезненные воспоминания, стала догадываться. Переложив всю ответственность на другого человека, она бездумно поселилась в сказочном мире, где были верные слуги, был заботливый старший брат, был муж, который стал ей другом, были лошади, свобода и была безопасность. Она единолично, не задумываясь о последствиях, возложила на еще молодого императора всю тяжесть доверия, которое почти инстинктивно питала к нему – и тем самым заставила нести еще одну ношу на его и без того усталых плечах. Просто смешно, с каким упорством она закрывала глаза и отворачивалась от собственного прошлого, с каким упрямством лелеяла фантазии и химеры, рожденные страхом и воображением – удивительным дуэтом, который без каких либо усилий вытеснил из ее разума всякое благоразумие и, подкармливаемый добротой Рьюки, в конце концов, захватил ее в плен.
Неудивительно, что весь ее полный призрачных и счастливых видений мир развалился в ту же секунду, в которую лопнуло терпение императора. Рьюки сломался – и тотчас она должна была, как и полагается верному другу, безропотно выдержать всю жестокость, всю ту боль, которую он мог ей причинить, перетерпеть все страдания – а потом как ни в чем не бывало улыбнуться и принять его таким, какой он есть. Джуусан была привязана к нему, она была бесконечно благодарна – разве этого оказалось бы недостаточно, чтобы просто закрыть глаза и позволить ему отдохнуть?
На деле же она оказалась совершеннейшей безвольной трусихой. Вместо того, чтобы подставить под удар другую щеку, принцесса семьи Ран позволила страху взять над собой верх и эгоистично подняла на него руку. Как она могла замахнуться на единственное свое убежище в этом дворце сплетен, темных замыслов и заговоров?
Джуусан заболевала, быстро теряла силы, сомнения и вина подрывали и без того пошатнувшуюся волю к жизни. Буквально за несколько ночей она побледнела и измучилась до такой степени, что с трудом держалась на ногах.
Братья, увидев принцессу в таком состоянии, ту же потребовали от нее прекратить заниматься хозяйством императорского дворца. Она покорилась.
И покорность эта шла от самого сердца, требование тройни совпало с ее собственным желанием - и без того чужие обязанности стали для нее мучительны. Во внутреннем дворце ее не ждало ничего, кроме разочарования, энергия покинула ее потускневшее сердце – это маленькое жалкое обиталище, вместе с надеждой, которая в нем и так почти не показывалась. На нее напало уныние и тоска, и все люди постепенно стали для нее в тягость.
И поэтому Джуусан-химе сделала единственное, что требовала от нее сейчас природа – впала в состояние полнейшего равнодушия, застыла, словно раненый зверь, который спрятался в угол и, подвывая от боли, пытается зализать свои раны. Целыми днями лежала принцесса с широко открытыми глазами, не двигалась, не говорила, просто дышала.
Часто в ее ногах – с таким видом, будто это место было приготовлено ему судьбой - сидел Рьюрен, который на этот раз вопреки себе не старался сбежать из дворца при первой же возможности. Откинув голову назад, согнув ногу в колене, он появлялся перед ее глазами, словно какое-то потустороннее видение и неспешно рассказывал ей невероятные истории о своих путешествиях, стараясь вывести сестру из задумчивости и немного развеселить. Еще пару дней назад Джуусан взволнованно забросала бы его бесконечными вопросами, она бы неотступно ходила за ним по пятам и нетерпеливо вытягивала бы из него мельчайшие подробности.
Сейчас же последствия его визитов оказывались чересчур мучительны. Как только брат уходил, из зачарованного мира она возвращалась к бледной действительности. Вместо привольного зеленого леса родной провинции видела свою холодную, роскошную комнату, вместо пения птиц в густой, богатой листве слышала холодную тишину; вместо завывания великолепной в своей мощи зимней бури чувствовала боль, и с ней рядом был уже не старший брат, а собственная смутная тень, падавшая на противоположную стену. Эта тень в своих очертаниях представляла ей размытую фигуру, и Джуусан с отвращением отворачивалась от нее.
В полном одиночестве бесконечно рассуждала она сама с собой об одном и том же - что ждет ее в будущем, какая жизнь ей предстоит.
Она была совершенно здорова – значит, ей предстояло прожить еще как минимум лет сорок. Теперь эти годы представлялись ей бесконечной дорогой тоски, некоей бездонной чашей, которую нужно заполнить событиями, а все ради того, чтобы достойно дотянуть до своего смертного часа. Примерять на себя долю жены и матери сейчас казалось ей насмешкой над природой, даже из соображений благоразумия, если не по влечению сердца.
Ночами, когда все в доме затихало, словно забыв о том, что пора отдыхать, она металась на подушках или неподвижно сидела на краю постели.
Иногда в предрассветные часы она словно пробуждалась, выныривала из темного болота собственных мыслей и вдыхала полной грудью чистый воздух весенней ночи.
Иногда она поднимала голову и удивлялась самой себе. Куда делась ее любовь к жизни и природе, ее оптимизм, чувство прекрасного, ее невероятное воображение, душевная твердость, восприимчивость и мятежный дух?
Иногда ей удавалось призвать к себе благословенное забытье, летаргический сон, и она спала, свернувшись клубочком на груди у единственного своего божества - всесильного, великодушного Времени, которое, укачивая девушку в своих сумрачных объятиях, мягко нашептывало извечное и древнее заклинание, что исцеляет любого человека и, в конце концов, приносит ему покой.
***
- Вы уверены, что нет никакой возможности увезти Джуусан из этого места?
Ран Шуе был невероятно зол: по одному только тону его можно было судить, что он охвачен яростью. Казалось, еще пару мгновений - и генерал возопит к небесам. В его чертах проглядывала необычная жесткость, в суровых темно-синих глазах неясным, но острым блеском сквозили волнение и тревога.
Ран Рьюрен растерянно достал из рукава флейту и, повертев инструмент в руке, сжал ладонь в кулак. Глупый старший брат часто бывал назойливым и надменным - скорее всего, уже на следующий день Шуе пожалеет, что не смог проявить достаточно твердости и хладнокровия, как того требовали обстоятельства и разумное человеческое начало. Но теперь даже Рьюрен готов был признать правоту и справедливость этого вопроса – этого требования.
Рьюрен вовсе не был близок с младшей сестрой, до позапрошлого года едва знал ее, но храбрость в синих глазах всегда трогала какие-то поэтические струнки в душе беззаботного гения. Жизнерадостность, походка, порывистость жестов составляли ее обаяние. Он неосознанно любовался сестрой, как любуются полевым цветком или утренним небом. Несмотря на некоторую безалаберность, в ней никогда не было ничего безвкусного или неопрятного – как не может быть безвкусным то, что прелестно уже от самой природы. В отличие от всесильных и упрямых братьев, Джуусан всегда пыталась переделать свою натуру и приспособиться к окружающему серому миру, но это ей так и не удалось, яркая печать своеобразия так и осталась на ней – и останется навсегда.
Не услышав ни слова в ответ на свой вопрос, Шуе заметно вскипел.
Глава семьи Ран же сохранял невозмутимое спокойствие, ответив на это редчайшее проявление бунта лишь долгим изучающим взглядом.
- Нам кажется, Джуусан вовсе не чувствует себя несчастной. Мальчишка предоставил ей свободу, и она наслаждается ею. Ей нравится возиться с лошадьми, другой муж никогда бы ей этого не позволил. У нее здесь друзья. Это удивительно, учитывая, что она всегда была чересчур эксцентрична, строптива и ладить с ней трудно. Ей всего лишь необходимо научиться относиться к своему положению с должным смирением.
Во время этой наставительной речи на лице Сецуны застыло его обычное, спокойное, несколько сумрачное и озабоченное выражение - властности и скрытности хоть отбавляй.
Вздохнув и покачав головой, Рьюрен со стуком положил флейту рядом с собой и поднялся на ноги. Раньше он всегда старался держаться подальше от главы семьи. Он понимал, что его вмешательство в дела тройни не привело бы ни к чему хорошему: юноше вовсе не улыбалось специально наносить и тем более получать словесные удары. Однако сегодня он не мог остаться безучастным.
- Джуусан плакала.
Лицо Юки, спокойное и властное даже тогда, когда он разговаривал с императором, сейчас сразу омрачилось гневом, глаза вдруг потемнели, черты застыли, посуровели.
Джуусан плакала? Джуусан была частью семьи Ран. Юная, упрямая девчонка, у которой дерзости больше, чем здравого смысла, сорванец, который не раз доводил старших братьев до белого каления. Однако она занимала особенное место в каждом из их сердец.
В императорском дворце Джуусан явно чувствовала себя не на своем месте и в ложном положении. В стенах гарема не раздавалось ни звука, на пороге не появлялось ни души – теперь Джуусан, без сомнения, была бы гораздо счастливее, даже если ей пришлось бы только странствовать по свету и ничего больше.
- Возможно, мальчишка решит взять вторую жену, - подал голос Цуки, обычно предпочитавший уступать во всем старшему из тройни.
- Полагаю, что нет. Даже если так, разве Джуусан согласится на что-то меньшее, чем супружеская верность? – откликнулся Хана.
- Она очень ревниво относится ко всему, что считает своим, - кивнул Юки, ожесточенно обмахиваясь веером. Он сдерживался, другие, менее разумные слова так и рвались у него с языка, но ему не хотелось давать им воли.
У Джуусан был необычный характер, он знал, далеко не гибкий, не смиренный, определенно не легкий и порой ужасно несдержанный. Нелегко найти родственную душу, а приноровиться к непохожей еще труднее. Однако юный император, как казалось Юки, не сделал даже попытки понять их необычную младшую сестру, этот бесценный дар, который так бездумно – без сомнения, в приступе помешательства - преподнесла ему семья Ран. Со стороны его императорского величия это было воистину преступной ошибкой.
Тонкий бамбук веера в руках Юки зловеще треснул и разломился. Все присутствующие без исключения нервно вздрогнули. Этот резкий звук в полной мере отразил нетерпимость главы семьи Ран ко всем, кто был не согласен с ним, его всеобъемлющее порицание людей и всех сословий, без всякого снисхождения к обстоятельствам.
Рьюрен покачал головой.
Верно, братья были правдивы, прямодушны и независимы, как скала, возвышающийся над волнами провинции Ран, но, в то же время, резки, властны и безжалостны до безобразия.
***
Сейран многое отдал бы, чтобы избежать такого противостояния. Вплоть до собственной жизни. Но спорить и отказываться уже было абсолютно бесполезно: забрав что-нибудь в голову, Рьюки становился очень упрямым.
Судьба всегда была суровой к второму принцу империи Сайюн и, как правило, не оставляла времени даже роптать. И вот в очередной раз она безжалостной рукой вернула Сейрана с небес на землю – и поделом. Но если еще несколько лет назад он бы мужественно боролся с самим собой, железной рукой подавил бы всю свою непреклонность и гордость, скрыл страдание бы и молчал и, в конце концов, научился бы относиться к своему положению с должным смирением, то сейчас все было по-другому. Сейчас в нем преобладало отнюдь не самолюбие.
Как все было легко между ними, когда они были детьми. Сейран был рад печься о брате и лелеять его, делать все, чтобы Рьюки был счастлив. Да и сейчас он был готов отдать ему весь мир.
Весь мир, но только не Шурей.
Нехотя натянув сапоги и взяв меч, Сейран поднял глаза и вскочил на ноги с той бесшумной, легкой, кошачьей грацией, которая всегда восхищала окружающих. К сожалению, Шурей всегда отличалась чутким сном и просыпалась при малейшем человеческом звуке или движении.
- Куда ты идешь, Сейран? – девушка вскочила и торопливо перебралась на край кровати, все еще сонная, - Ты оделся для сражения? Зачем? Что случилось?
В ее глазах отражались и глубокая тревога, и смущение, и некоторое недоумение.
- Спи, Шурей, - он заворожено потянулся к ней и погладил по затылку, - но сначала поцелуйте меня, моя госпожа.
Не слезая с кровати, Шурей встала на колени и оказалась на одном уровне с ним. Сейран улыбнулся, прижал ее к себе и поцеловал так, словно это было в последний раз. Очарованная близостью, Шурей обвила руками его шею.
Всепоглощающая грусть в серебряных глазах предупредила ее горестным вздохом о какой-то призрачной, но страшной, неминуемой беде, как притаившееся дыхание ветра перед бурей, как осторожная поступь кровожадного тигра перед смертельным прыжком. Его вид, его голос не оставляли никаких сомнений.
Почти инстинктивно почувствовав волнение молодого человека, Шурей схватила его правую руку – так внезапно, так резко, что Сейран чуть не выронил ножны – и коснулась губами неровного шрама, прижала тыльную сторону его ладони к своей щеке. Она чувствовала, как стучит в висках кровь, множество мыслей, мгновенных, ужасных, ярких и тут же ускользающих, кружилось в ее голове.
Сильные эмоции, такие, как любовь и страх, редко развязывали Сейрану язык, и даже прикосновением он решался выказывать их лишь украдкой. Вот и сейчас он только обнял Шурей, один раз взглянул, с серьезной нежной настойчивостью отстранился и покинул комнату, оставив девушку наедине с всепоглощающей тревогой, которая, в конце концов, лишив ее сна, заставила девушку подняться с постели и последовать за ним во дворец.
***
Судя по положению солнца, утро было в самом разгаре, а Джуусан-химе поднялась меньше получаса назад, заспавшись дольше, чем когда-либо в жизни.
Наконец, с наступлением второго рассвета жуткое воспоминание стало бледнеть. Когда ее убаюкал в своих нежных объятиях сон без сновидений, а физическая боль больше не беспокоила ее, потускнело и страдание – бодрое пение весенних птиц заглушило его настойчивый шепот. Всепоглощающее смятение, проникнутое чувством небезопасности, развеяли отдых и благословенное бездействие, от него остались лишь смутные шорохи беспокойства в самых дальних уголках ее души. Одиночество помогло ей осознать степень изнеможения и усталости, то состояние постоянно подавляемого раздражения, в котором она пребывала последние несколько месяцев.
Шуе зашел за ней, на этот раз сохраняя свою обычную сдержанность, однако было видно, что старший брат все еще в дурном настроении – он не то ворчал, не то пофыркивал, прислонясь к косяку двери и ожидая, пока она подобающе оденется.
Джуусан нисколько не отпугнула и не обидела его напускная холодность – она достаточно хорошо знала генерала и была уверена, что через минуту-другую его недовольство пройдет и природная доброта возьмет верх. И в самом деле, Шуе сразу смягчился, стоило ему заметить, как побледнела и осунулась сестра – милейший брат нисколько не изменился.
Зато изменилась она. Стала не такой вспыльчивой. Научилась властвовать собой, не поддаваться гневу, как раньше. Она стала взрослой.
По крайней мере, она надеялась на это, с трепетом появляясь перед теплым солнцем, страшась, что его лучи смогут за пару мгновений растопить ту ледяную корку, в которую она с таким трудом облачилась, которую теперь так лелеяла и берегла.
Испытание не заставило себя ждать - огромный внутренний двор перед гаремом был полон народу, живущего или работающего в стенах дворца, - настоящая армия конюхов, прачек, поваров и посудомоек, плотников, кузнецов, оружейников, слуг и служанок вдобавок к стражникам.
Заметив странное безмолвие женщин и потупленные глаза мужчин, Джуусан с нерешительной улыбкой поздоровалась и нервно прошла между притихшими группами слуг. Это оказалось гораздо легче, чем она первоначально предполагала, в конце концов, такая дружелюбная манера всегда была ей свойственна, особенно когда она была среди простых людей.
Челядь, почувствовав расположение принцессы, постепенно заулыбалась в ответ и через секунду уже безо всякого стеснения толпилась около нее, спрашивая о самочувствии, охая, ахая и поражаясь ее неестественной бледности.
Джуусан смеялась, шутила и изо всех сил отважно сияла трогательной радостью. Но, несмотря на всю восторженность и сверкающие небесной синевой взгляды, ей не удалось обмануть собственного брата - Шуе сразу смог угадать в сестре то отчаянное веселье, которое появляется у человека в трудные минуты, когда надо собрать оставшиеся силы, призвать все мужество, чтобы выдержать и не дать и без того треснувшей воле сломиться.
Постепенно толпа рассеялась и суматоха сразу стихла. Однако теплые слова, заботливая воркотня и участие простых людей оказали на девушку благоприятное воздействие: Джуусан успокоилась, лицо ее несколько просветлело. Из глаз исчезло настороженное выражение, спина и плечи распрямились. Неохотные, замедленные шаги и движения, сначала спугнувшие Шуе своей апатичностью, сменились плавными и энергичными.
К сожалению, тройня старших братьев умудрилась своим присутствием свести на нет весь драгоценный прогресс.
- Ты в порядке? – в Джуусан с порога довольно безжалостно вонзился испытующий орлиный взгляд.
- Да, нии-сама, - преклонив колени перед Сецуной, солгала она и с унынием подумала, каким привычным и легким делом становится для нее ложь. Ей самой не нравилось то, во что она превратилась, но был ли у нее выбор? Принцесса не могла открыться перед старшими братьями в своих слабостях – у них таковых попросту не было.
- Благодарю вас, я чувствую себя вполне здоровой, - благоразумно поправилась Джуусан-химе. - Надеюсь, Сецуна нии-сама тоже в добром здравии?
По тому, как напряглось сильное тело брата, Джуусан-химе поняла, что Юки что-то мучает. Она заглянула ему в лицо, но его темно-синие, словно полуночное небо, глаза избегали ее взгляда.
- Мы говорили о тебе.
Ах, говорили. Интересно, почему все так любят говорить о ней, особенно без ее участия? Раздражение снова проснулось в ней, но как-то вяло.
- Что за секреты?
- Ты завтракала? – по обыкновению, как только дошло до дела, ее тщательно проигнорировали, а затем щедро вручили блюдце с булочками - вдвое больше, чем она в силах была съесть - и налили сладкий травяной чай. Такая поразительная расточительность была подозрительной. Поведение братьев было, за неимением более удачного определения, откровенно странным.
Протянув пальцы, чтобы взять чашку чая, девушка невольно обнажила запястье и тут же отдернула руку назад – за спину, но было уже поздно. После многозначительного трехсекундного молчания тройня налетела на нее со стремительностью хищных птиц. Несколько мгновений непродолжительного, бесполезного сопротивления – и ей ничего не оставалось, кроме как предоставить на всеобщее обозрение свои покрытые лиловыми и желтоватыми синяками запястья – уродливые следы борьбы, которые она до сих пор умудрялась прятать за длинными рукавами и широкими складками просторной одежды.
Злобное выражение глаз старшего из братьев нельзя было назвать мимолетным.
- Работа мальчишки? – прошипел Юки.
Джуусан широко раскрыла глаза и отрицательно затрясла головой – она почему-то чувствовала, что должна защитить Рьюки – но никто ей, естественно, не поверил. Братья тут же столпились около нее, одинаково зловеще щурясь темно-синими глазами и кудахча, словно курицы-наседки.
Чувствуя, как сразу пересохло во рту, девушка жадно прильнула к чашке с чаем и вопреки себе незаметно улыбнулась, чувствуя, как, кусочек за кусочком, склеиваются осколки ее разбитой храбрости, решительности, как затягиваются невидимые раны. Надежда, словно усталая птица, так долго летевшая против северного ветра отчаяния, трепеща всем телом, снова расправила измученные крылья. Несмотря на сдержанность и надменность почтенных родственников, принцесса всегда глубоко чувствовала их - пусть редкое - внимание, ценила его и находила в нем своеобразное исцеление.
У нее была семья, ее незаменимое сокровище. Конечно, не самая теплая в мире, не самая любящая и отнюдь не дружная, но вполне подходящая. Возможно, сердце она унаследовала от матери, но душа и синие глаза у детей семьи Ран были одни на шестерых. В конце концов, принцесса любила крутые спуски и подъемы, любила мчаться по ним, пустив лошадь во весь опор, преодолевать препятствия и достигать цели.
Надо взять себя в руки. Нельзя же вечно носиться со своими горестями, предаваться пустым размышлениям и растрачивать драгоценную жизнь в бездействии и тоске. По природе общительная, Джуусан не могла жить в одиночестве. Настало время вернуть ту спокойную дружбу, которая так импонировала всем движениям ее души – ведь привязанность, этот неисчерпаемый источник радости, по природе своей, не причиняет страданий и не сжигает.
Но стоило ей – во всех существующих смыслах - подняться на ноги, как в комнату, словно порыв свежего ветра, ворвался Койю, тем самым приведя присутствующих в замешательство, и, не говоря ни слова, потащил за рукав Шуе по направлению к высокому окну, выходившему на задворки императорского дворца. Несмотря на полное отсутствие военного воспитания, повадки у советника Ри всегда были пугающе милитаристкие.
Джуусан поспешно прислушалась. За окном возникли новые, пока еще неясные звуки, похожие на мерные глухие удары.
- Вот это я хотел бы предотвратить, - вздохнул генерал, осторожно отобрав свой рукав у советника и сокрушенно покачав головой. Вид у него был весьма серьезный и вместе с тем несколько растерянный. - Что скажет моя младшая сестренка?
- Она спросит, в чем, собственно, дело?
Шуе поманил ее и кивком головы указал за окно.
А зрелище было не из лучших. То, что предстало ее взору, казалось безобразным пятном на безоблачном настроении этого весеннего дня.
***
Их сражение обещало быть коротким, но яростным. Мучительно запел Бакуя, затем Каншо – и начался танец смерти. Тревога древнего оружия говорила о бессмысленности поединка, однако в такие мгновения трудно оставаться терпеливым, трудно быть справедливым.
Издав раздраженный пронзительный крик, над их головами пролетела большая сердитая птица, которую они, несомненно, спугнули тревожным звоном оружия. Потом еще одна.
Рьюки парировал удар и прищурил глаза, будто один вид старшего брата причинял ему боль. Впоследствии он наверняка пожалеет, что так далеко зашел, что бросил вызов и заставил Сейрана его принять - и ему это было хорошо известно. Это сражение разбивало его сердце, но он просто не мог проиграть.
Выпрямившись, он заставил себя сосредоточиться на поединке и нанес удар, который серьезно ранил бы противника, если бы Сейран не отразил его, вовремя шагнув назад.
С этим шагом пропасть между ними стала еще шире.
В зелено-серых глазах скользнуло удивление, смешанное с горечью. Да, Сейран бился, но бился с сожалением. Еще три года назад, он, не задумываясь, сложил бы оружие по первой просьбе императора. Но открытый вызов, который вчера сухо бросил ему Рьюки, нельзя было проигнорировать – это, без сомнения, унизило бы обоих и усугубило и так неприятную ситуацию. Его собственное сердце могло разбиться от разочарования – и пусть разобьется, но Сейран никогда не смог бы оскорбить Рьюки отказом – открытым пренебрежением. Не мог Сейран и уступить - лучше страдание, лучше смерть, чем измена своим чувствам. Чувствуя холодное бессилие, не имея в себе сил в очередной раз принести свою душу на жертвенный алтарь вины, Сейран просто надеялся, что на этот раз все закончится.
Ничего не спрашивая, и ничему не удивляясь, он принял битву. И, словно безумец, он должен был продолжать это сражение, которое было чересчур тяжелым испытанием – Сейрану претила сама мысль скрестить мечи с человеком, который приходился ему братом.
Нет, не так, он без сожаления обратил бы оружие против остальных своих братьев. Но Рьюки он любил, им гордился и, как никто, понимал, что страданий и отчаяния у того хоть отбавляй. Каждый взмах меча был сродни шагу босиком по разбитому стеклу, но что-то опасное, страшное и непонятное в глазах младшего брата во время вчерашнего вызова заставляло Сейрана продолжать эту бессмысленную битву.
Противники снова скрестили клинки и впервые с начала поединка по-настоящему взглянули друг на друга. Рьюки стало страшно. Серебряный взгляд старшего брата был полон беспомощной апатии, разрушительного и загадочного бессилия.
В этот момент Рьюки впервые за множество мучительных дней решился взглянуть правде в глаза, и это привело его в отчаяние. К тому же, несмотря на то, что уже зашел так далеко, он чувствовал всепоглощающую усталость. Он начал понимать, что должен сделать, и вместе с тем, отказывался понимать.
Дав волю порыву, он совершил грубую ошибку, но, в конце концов, все эти горькие чувства исчезнут, и останется лишь одна чистая привязанность.
Просто настал миг забвения, просто настало время принять настоящее, просто именно сегодня Рьюки придется высвободить свои пальчики из руки старшего брата, а тому – выпустить маленькую ручку, которая целиком умещалась и пряталась в его ладони. Отрицать неминуемость этого момента было тем же самым, словно идти против ветра – это случилось бы рано или поздно.
Вновь и вновь поднимая оружие, Рьюки словно проходил странный ритуал освобождения, и хотя сердце его восклицало: «Я хочу вернуться, хочу убежать», он все шел и шел вперед, и не мог остановиться. Хотел – и не находил в себе сил. Эта опустошающая безнадежность приводила его в отчаяние.
Глаза Сейрана заблестели. Он тоже смутно чувствовал, как постепенно разрывается какая-то внутренняя связь между ними, смутно догадывался, что в сдержанной ярости, с какой Рьюки обрушивал на него удар за ударом, было заключено гораздо больше, чем во всех тех почтительных, доверчивых, обожающих взглядах, которые с детства доставались на его долю от младшего брата.
- Прекратите, сейчас же.
Минутная невыносимая боль, острое чувство одиночества – вот и все, что он испытал, почувствовав как его предплечья поверхностно коснулось холодное лезвие. В ту же секунду между ними словно скользнул синий ветер, их мечи были остановлены короткими двойными кинжалами, и на Сейрана в упор смотрели ясные знакомые глаза.
Не дожидаясь, пока братья Ши придут в себя, Джуусан напряглась и изо всех сил оттолкнула от себя бывшего принца, в то же время подняв кинжал и выбив оружие из руки императора.
Сейран, чуть не споткнувшись, по инерции отступил пару шагов назад и замер, зажимая раненое предплечье пальцами левой руки. Сквозь пальцы медленно сочилась кровь, но молодой человек словно не замечал раны, застыв на месте, скорбно опустив голову, и лишь сжимал раненую руку все сильнее. Рьюки потрясенно посмотрел на упавший меч, словно раздумывая о том, как его поднять и не возобновить ли схватку. Джуусан довольно бесцеремонно наступила на древнее оружие ногой.
- Хватит, - тихо сказала она. – Это не та битва, которую вы должны вести.
Постепенно к сцене присоединились друзья, которым достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в том, что они, благодарение богу, не опоздали. Джуусан-химе сразу же отошла в сторону и ответила хмурым братьям Ран только легким наклоном головы и странной улыбкой.
Началась обычная суматоха: Койю беспорядочно размахивал руками, Шуе обеспокоенно хмурился и выговаривал Сейрану, а еще немного вдалеке неподвижно стояли три темных фигуры и тонкая девушка в синем.
Не обращая внимания на советника, который, без сомнения, заставлял его выслушать множество нелицеприятных вещей, касающихся его несуществующего интеллекта и отвратительного самовольства, Рьюки наблюдал за принцессой Ран. Она больше не пыталась ни приблизиться, ни заговорить, просто отчужденно стояла, не отрывая от горизонта бесстрастных темно-синих глаз, которые смотрели в определенную точку пространства и в то же время не видели ее. Потом Юки что-то сказал, девушка кивнула. В ней произошла какая-то перемена, принцесса больше не излучала нетерпеливости и порывистости, в ней появилось нечто более чистое, более задумчивое и более холодное.
И лишь когда она повернулась, чтобы уйти, Рьюки медленно поднял Бакую с земли и вложил в ножны. Настроение императора тоже переменилось, погасли горячность и гнев, на месте пылающего костра обиды и ревности остались черные головешки сожаления.
Не успела принцесса сделать и пары шагов, как мимо нее пролетела Шурей - девушка возникла как из ниоткуда, вскрикнула и подбежала к Сейрану так стремительно, что тот едва успел бросить меч на землю и поймать ее за руки. Шурей явно хотелось кричать на Сейрана - на него и на Рьюки - от горя и злости, но голос подвел ее, ее взгляд быстро и беспокойно осмотрел юношу. Все правое предплечье и левая ладонь Сейрана были выпачканы в крови – и девушка, задрожав всем телом, обеспокоенно качнулась к нему. Но тут выражение прежде холодного лица изменилось, молодой человек притянул ее к себе, и она уже не могла пошевелить руками. Сейран попытался найти верные слова, однако серебряные глаза его были в тот миг выразительнее всяких слов.
При нынешних обстоятельствах Шурей считалась лишь с тем человеком, которого любила. Джуусан считала это вполне справедливым.
Но как ни старалась принцесса Ран, она все же не могла постичь, о чем говорил ответный взгляд молодой девушки. В глазах Шурей было все: жажда, печаль, влечение, радость – настоящая пылкая и трепетная повесть на еще неведомом принцессе языке. Это не было простым желанием защищать свою волю, свою веру, свою страну, не было это и обыкновенным признанием в любви, это было нечто совсем иное, более глубокое и сложное, чем она могла представить или предположить. Теперь, как никогда, Джуусан осознавала: он ее возлюбленный, она его любимая; и будет еще более любима, когда они поженятся. Вопреки всему, что говорили другие люди, в этом союзе изначально не существовало неравенства.
Сейран и Шурей будут счастливы. Любовь не преступление. О, нет, любовь – это божественный дар, часть той высшей силы, по воле которой из маленькой косточки вырастает дерево, по воле которой расправляет хрупкие крылья бабочка, по воле которой на свет появляется новая жизнь.
Джуусан лишь надеялась, что воспоминания об этом облике чистой, истинной любви, которая на секунду явила им свое сияние, не будут слишком суровы и не станут преследовать побежденного слишком безжалостно.
***
- Мы увезем Джуусан домой по первой ее просьбе.
Это объявление Сецуны, произнесенное громким, не терпящим возражений тоном - почти по-императорски – стало для Рьюки настоящим сюрпризом. Не столько потому, что само решение было прямым нарушением законов страны и предательством по отношению к его величеству, сколько из-за пугающей вероятности такого исхода. Братья Ран в кои-то веки пришли к общему мнению и сплотились в силу необходимости: так происходит безмолвное объединение против общего врага. Сецуна был поистине трехглавым драконом в образе человеческом.
Шуе тоже обращался с ним весьма холодно, твердым голосом задавал ему вопросы и коротко приказывал, что надо делать. Временам на губах у генерала все же мелькала улыбка – но уже не насмешливая, полная скрытого смысла и слишком многозначительная, чтобы ее можно было назвать любезной.
Рьюки лишь молчал, его чувства находились в полнейшем смятении, он испытывал странное ощущение беспомощности.
Его поведение – как найти ему оправдание? В тот момент Рьюки так сильно возненавидел Джуусан, что все его существо, казалось, ощетинилось и это острое, чуждое ему и не имеющее границ чувство, эта ясная, неподвластная разуму ненависть просто в один момент захлестнули его. Он ревновал, завидовал и злился без конца и не нашел ничего лучше, чем физически проявить эту злость, выбрав жертвой ни в чем не повинную девушку, в постоянном теплом внимании которой не было и тени навязчивости, хотя оно и было бдительным и неусыпным. Эта ненависть была иррациональной, она была абсолютно абстрактной. В тот момент он чувствовал себя одержимым.
Теперь принцесса справедливо могла считать его мелочным, бездумным и жестоким созданием.
Он думал и о Сейране, но мысли о старшем брате не приносили такой паники, как размышления о принцессе. Где-то в глубине души император чувствовал, что, разорвав последнюю нить зависимости, он сумел стать даже ближе к старшему брату, чем это было ранее. Слишком тесная связь тяготила бы обоих. В конце концов, в этом были все их отношения - тревожный темный свет и невысказанная любовь, тем не менее, наполняющая трогательным теплом, очищающая душу подобно долгому, спокойному, освежающему сну.
Оторвав императора от ежедневного, ставшего привычным самобичевания, прямо перед его носом на стол тяжело приземлилась высокая кипа свитков, подняв в воздух тучу пыли. Император поднял голову и напоролся на устремленный на него свирепый взгляд Койю – после «происшествия» советник тоже был мрачен и дичился больше обычного. Рьюки ответил кислой улыбкой и принялся писать.
Вскоре император обнаружил, что перед ним записи еженедельных расходов по хозяйству – бумаги, которые обычно входили в компетенцию Шусуй, а затем – Джуусан. В течении нескольких часов Рьюки безмолвно взирал на указанные в счетах фунты масла, жира, хлеба, пуды мыла и свечного воска. Ожидая решения императорского величества, перед ним вскоре возник и преклонил колени главный повар – довольно взыскательный по натуре человек. Пожилой человек смотрел на него снизу вверх серьезным, добрым, однако же несколько властным взглядом, в котором не было и тени подобострастия. Угадав растерянность императора, повар осторожно осведомился, не желает ли тот немного сократить расходы и получил отказ, после чего обескуражено удалился в полной уверенности, что у его хозяина голова не совсем в порядке.
Этот эпизод привел Рьюки в окончательное смятение.
Широкий, медового цвета луч весеннего солнца проник в выходящее на запад широкое окно, заливая медным золотом его кабинет и пересекая темной чертой противоположную стену. Очередной день близился к концу, время бежало поспешно, торопливо, как непослушный, непоседливый маленький ребенок.
Император устало поднялся с кресла и вышел на улицу. Ноги сами понесли его к гарему. Несколько раз Рьюки останавливался у крыльца, уходил прочь, возвращался к ней, снова уходил и снова возвращался. Он испытывал чувство, очень похожее на панику, но именно это чувство заставило его в конце концов открыть двери в ее комнату.
Рьюки обвел помещение рассеянным взглядом – и на мгновение словно прирос к полу от удивления.
У стены располагалось около дюжины разноцветных баночек с краской. Там же были кисти, склянки, свернутые ковры, разноцветные тряпки – настоящий гигантский попугай, распростерший крылья на полу.
Забывшись в пылу творческого порыва, Джуусан не услышала, как открылась дверь или не придала этому значения. Рьюки чувствовал, что ему следовало бы уйти, что она не обрадуется его появлению.
Но императору не хотелось уходить. Поэтому он решил пройтись вдоль стены, пока она не оторвется от своего занятия. Что Рьюки и сделал. И лишь когда император случайно задел один из фарфоровых кувшинов, Джуусан-химе резко выпрямилась и встревожено обернулась.
Он внимательно наблюдал за чистыми, немного испуганными глазами художницы и не заметил в них и признака недовольства за свое вторжение. Девушка опасно забалансировала на высокой табуретке, однако, схватившись рукой за свежевыкрашенную стену, сумела сохранить равновесие ценой выпачканной в краске ладони.
Рьюки охватило непреодолимое желание самому упасть на пол - у ее ног, но он искренне сомневался, что после этого она станет его поднимать. Поэтому юноша ограничился запоздалыми извинениями:
- Мы хотели попросить у вас прощения, - извинение вышло скомканным и торопливым, и совсем не походило на то, что он заготовил заранее.
Несмотря на невнятное бормотание императора, Джуусан прекрасно поняла, что тот хотел сказать - она перебила его, досадливо тряхнув липким запястьем и решительно заявив:
- Нет нужды. Видите? Я давно хотела это все перекрасить, и теперь, полный вины, мой муж должен спустить мне эту выходку с рук.
С безмолвным изумлением выслушав этот странный логический экспромт, Рьюки не нашел, что возразить и вместо этого с любопытством оглядел стены комнаты. Расцветка не поражала роскошью, как это было ранее, но очаровывала, не ослепляла цветом, но вполне ласкала взгляд; отсутствие яркости и величавости искупали нежные краски заката. Он был в восторге.
- Вы всегда планируете события с такой точностью? - спросил император с поблескивающим в глазах нерешительным восхищением.
- О, всегда. Всегда. Теперь это место хотя бы перестанет напоминать гробницу с окошками, - обстоятельно разъяснила принцесса.
Рьюки моргнул.
- Нет. Мы имеем в виду, перекрасьте хоть весь дворец, но убедите своих братьев не увозить вас отсюда.
Он неловко взял в свою руку ее маленькую разноцветную ладонь и несмело улыбнулся. Она немного подумала, глядя на него испытующим взглядом. Ее сдвинутыек переносице тонкие брови, беспокойные глаза, нервно сжатые пальцы левой руки – все свидетельствовало о внутренней борьбе. Несколько коротких прядей выбилось из высокой прически, упали на лоб, и принцесса раздраженно тряхнула головой. Было видно, что она всеми силами пыталась подобрать нужные слова для выражения своей мысли.
- Я желаю вам добра, – наконец произнесла она, бросив быстрый взгляд на лицо императора, и вновь опустила свои удивительные синие глаза.
Рьюки кивнул, уголки его губ дрогнули. Ему казалось, что он ступает по воздуху – это ощущение одновременно было вдохновляющим и пугающим – в любой момент он мог потерять равновесие и рухнуть на землю.
- Теперь я могла бы забыть все, если бы мне не нужно было прощать самое себя. Но я постараюсь начать все с начала, - в голосе Джуусан прозвучала какая-то новая печаль, но одного взгляда на грустное вдумчивое лицо было достаточно, чтобы император решил больше ни о чем ее не расспрашивать.
- Я советую вам то же самое, Ваше Величество, – добавила Джуусан. – Мое воображение, – уже веселее продолжала она, обращаясь к разноцветным стенам гарема, – дополнит то, чего нет в действительности.
Эпилог. Сейран и Шурей.Эпилог. Сейран и Шурей.
Писать письма было нелегко. Слова ложились на бумагу совсем не в том порядке, в каком было задумано, красиво построенные мысли превращались в неуклюжие предложения. Часто хотелось взмахом кисти перечеркнуть уже нарисованные иероглифы, еще чаще хотелось просто выбросить бесполезный кусок бумаги, явно по ошибке природы нареченный письмом.
Отчаявшись, Сейран со стуком положил кисть на подставку и сердито уставился в исчерканный лист. Но тут его коснулись тонкие руки жены, сонный, мягкий голос раздался из теплого полумрака позади.
- Сейран.
В нем поднялась волна удивительной нежности – все еще поразительной и новой для него и его сердца. Сейран закрыл глаза и склонил голову набок, слегка улыбнувшись – он скорее чувствовал ее присутствие, а не видел собственными глазами. Темнота окутывала их, это была необыкновенно прекрасная, чистая, тонкая, уютная, принадлежащая только им темнота. Сейчас и он, и она словно существовали в идеальной, уединенной тишине, где-то за пределами этого мира.
Летняя ночь была теплой и душной – воздух тяжелым покрывалом ложился на плечи и не давал дышать, круглая, неестественно желтая луна висела в иссине-черном небе. По комнате лениво пролетел ночной ветерок - свеча затрепетала, но не погасла.
Шурей очарованно моргнула – яркие блики высветили в Сейране какую-то северную, завораживающую, призрачную красоту, словно свет, отражающийся от снега. Комната на мгновение осветилась, потом снова сжалась, играя тенями. Жаркая волна притяжения, щемящая любовь в очередной раз всколыхнулась в сердце. Шурей с привычной, присущей только ей нежной осторожностью обвила руками шею мужа и положила подбородок на плечо, заглянув в его исчерканные бумаги.
- Письмо Энсею? – пробормотала она, доверчиво прижимаясь к нему. – Хватит придумывать отговорки, просто пригласи его в гости.
- Он и без приглашения приедет, - упрямо возразил Сейран, сминая в руках очередной лист. Видит бог, ему не хотелось задумываться над этим.
Шурей рассмеялась и повернула голову, чтобы коснуться губами его щеки.
- Тем более. Но пригласить его будет куда быстрее. Ночью я хочу видеть лицо своего мужа, а не его спину.
Она почувствовала, что он устало вздохнул, и непроизвольно прижалась к нему еще сильнее. Шурей обладала неким бесподобным, сверхъестественным сочетанием женской нежности, женской привлекательности, женской рассудительности, женской мудрости и терпеливости.
Он накрыл ее руку своей.
- Я скоро приду.
- Ты говорил это три часа назад, - в ее тихом голосе удивительным образом смешались жалоба, сарказм, забота и юмор.
Ее обращенные к нему глаза были темными, чуткими и внимательными.
Сейран подавил дрожь, вызванную счастьем – счастьем удивительным, безмятежным, еще неполным, но все возрастающим. Впервые в жизни ему не приходилось нести бремя собственной опустошенности.
Он закрыл глаза, откинул голову и позволил себе забыться в объятиях жены.
Возможно, писать письма было нелегко. Однако сейчас ему было достаточно любви. До остального ему не было дела.
@темы: Заказы, Saiunkoku Monogatari, Пока не расцвела сакура, Творчество, Фанфики